Она плохо понимала, где верх, где низ, куда ей следует направляться. Она видела один лишь золотой хвост и понимала, что ей ни в коем случае нельзя его выпустить из виду. Ей хотелось посмотреть на своего птенчика еще немного, запомнить все детали, чтобы потом на земле перебирать и гадать кто у нее — мальчик или девочка.
Хотя гадать не надо. В полусонном состоянии все чувства обострились. Чармейн как давно известную истину приняла то, что у нее будет мальчик. Златовласый и голубоглазый совсем как отец.
Чармейн посмотрела вниз на бесконечную гладь деревьев, простирающихся серо-зеленой мозаикой. Новое зрение играло с ней в непонятные игры — все казалось то размытым, как детский рисунок акварелью, то ясным, будто с гравюрный рисунок. расстояния вытянутой руки. Она разглядела крошечного единорога далеко внизу, смотревшего на нее с полянки. Вдруг оказалось, будто он совсем близко и еще чуть-чуть сверкающий рог дотронется до плеча. Через мгновение единорог пропал, а с ним и чувство неловкости в полете. Чармейн ринулась вперед и за два длинных взмаха крыльев догнала своего малыша, весело пищащего подле крупного сокола, ее мужа. По крайней мере она была твердо уверена, что рассекающая крыльями воздух птица это Дэмиен. Так иногда бывает во сне, вещи выглядят как что-то одно а на самом деле — совсем другое. Встретишь на дорогах сна волосатого незнакомца и будешь уверен, что это мама.
В этом странном полете, когда реальность то накатывает резкостью красок, от опадает, выбивая почву из под ног, Чармейн напряглась всем своим естеством разглядеть маленького золотого птенчика. Отметила, как задорно он машет крыльями, как пищит во все горло в ответ свисту ветра и пляске солнечных лучей. И он нравился ей во все своей залихватской жажде жизни.
Птенец летел подле Дэмиена и старался изо всех силенок к нему приластиться. К появлению Чармейн златокрылый отнесся как к само собой разумеющемуся явлению, а вот вокруг Дэмиена чуть ли не круги описывал. Сокол невозмутимо летел рядом, наблюдал за виражами мальца со скрытой готовностью ринутся на помощь, если такова потребуется.
Чармейн летела позади, вроде позабытая, но на самом деле жизненно нужная для существования двух крылатых мальчишек. Ее чувства обострились, теперь она задыхалась от щемящей любви, от благодарности к Дэмиену за чувство защищенности и принятия. Ей тоже захотелось отдарить добром. Не для того, чтобы он к ней привязался покрепче, как она делала раньше. А потому, что он такой как он есть.
Очнулась Чармейн от полусна перед родной хижиной. Обнаружила себя, стоящей на четвереньках с привкусом железа во рту и ломотой в костях. Малыш в животе бесновался, брыкался так, что живот ходил ходуном, не смотря на ранний срок. Рядом пытался отдышаться Дэмиен.
Она подползла к нему, уткнулась в плечо, пережидая слабость. Дэмиен погладил ее по волосам и прижал по крепче к себе. Чармейн чувствовала себя, будто проснулась наутро после пьянки. Голова раскалывалась, кровь стала вязкой словно мед и еле-еле текла в сосудах.
Они помогли друг-другу подняться. Дэмиен провел ее в хижину, усадил за лавкой и дал выпить воды из озера. С каждым глотком недомогание уходило. Малыш успокоился и замер, наверное заснул, голова стала легкой, мышцы напоились силой.
— Это было чудесно, — сказала она, прислонившись к стене. Теперь, все в ней пело, вспоминая восторг полета.
— Вот и хорошо. Мне придется частенько перекидываться, до лесов Ахтхольма пешком вовремя не добраться.
— Тебе? Дэмиен, я ведь тоже могу помогать!
— Конечно, бельчонок, — он сел напротив нее и с тревогой заглянул в лицо. — Без тебя лесу не справиться, ты настоящий самородок. Но уже пятый месяц беременности пошел. Сколько можно гонять тебя по трясинам?
— Но сейчас я полна сил и желания, а тебе нужна помощь. Хозяин леса присмотрит за мной.
— Ты ведь знаешь, что он не может предупредить все…
— Знаю. Но я почувствую, когда хватит и сама скажу. Кстати, о Хозяине леса. Я представляла его бесплотным духом, а выясняется, что это человек плоти и крови. Дэмиен, ты ведь знаешь историю возникновения леса, почему ничего не рассказывал?
— Ты говоришь о фресках в Ахтхольмском храме? Бельчонок, прошли сотни лет с сотворения завесы, все это легенды сродни Вирхольмским преданиям об избранности предков и их излишней добродетели. Может в Ахтхольме лучше помнят прошлое, а может придумали историю покрасивее, чтобы добавить величественности.