Зато думы в голове у Григория бежали поспешно, скакали испуганными зайцами во все стороны. Всё то, что отступило, что смыло счастье этих вот двух дней – и странный прилёт «Ракша», и слова махбаратчика про «кот на дубу мявкнет». И странное поведение старика Кондрата. Не только с тем, как он намудрил с приказными бумагами, спрятав от Варвары. Сейчас, пока размеренно шагал Лихо, покачивая спиной с пассажирами, все несуразности припомнились как-то разом. Ладно, в первый день, когда Григорий с пайцзой вломился – и то не Павел или Варвара решали царёва человека в терем пустить или на крыльце осадить, мол, жди, пока боярич тебя примет. Дальше Варвара, уходя гулять по городу – тоже Кондрата предупреждала, не Павла. И оговорка, мол, во время такфиритских походов спина к спине с отцом рубились. Не кровные ли братья они со старым Колычевым? Во время военных походов бывало, когда воины друг друга от смерти спасали, а кровь от ран смешивалась – и такое вот братство посильнее временами становилось, чем по отцу и наплевав на чины. Смерть она боярина и холопа не различает. Неладно чего-то в доме, если, уходя на войну, боярин присмотреть не младшего сына оставляет, а такого вот названого брата. И у Варвары не спросишь, даже если нелады какие-то у них с Павлом, всё равно он брат, а братьев не выбирают. Что тогда говорил Павел про отношения с отцом и сестрой? Интересные, похоже, творятся дела в боярском высоком доме.
Из размышлений вырвал голос Варвары:
– Странно. На нас смотрят как-то странно. На нас с Лихо с удивлением смотрели, с восторгом, с завистью. Некоторые боялись. А тут… С надеждой? Никогда такого не было.
Ответить Григорий не успел, Лихо повернул, и навстречу показалась почтовая станция, а при ней застава дорожной стражи. Такие поставили ещё при царе Фёдоре вдоль главных трактов, ямщикам лошадей менять, да и помощи получить, если ямщика лихие людишки догоняют. Десятник посмотрел на мамонта тоже с восторгом и с какой-то надеждой, зацепился за душегрею Варвары в цветах её полка, за зелёный жилецкий кафтан Григория:
– В столицу, служивые? Давно не были?
Варвара могла и не отвечать, но явно растерялась:
– В столицу. Несколько дней вот не были, мамонта смотрели. Ранило нас на ленте, вот и смотрели – здоров и можно уже обратно, или не пустят нас пока.
Про Григория вопрос уже не прозвучал, и так понятно. Хотя и мамонт у неё, но одну без охраны магичку не пустят.
– Добро. Удачи вам, и с Богом.
Отъехав от станции и заставы, Варвара и Григорий переглянулись, дальше он сказал:
– Там сразу на въезде с тракта на Рыночной площади дуб с котом, давай туда заглянем.
– Согласна. Надо понять, чего тут творится.
Раскидистый и могучий заклятый дуб, один из трёх на столицу, как раз высился посреди площади, которой заканчивался тракт и начинался город. По златой цепи туда-сюда ходил такое ощущение везде один и тот же чёрный, лохматый кот, заклятый волшебством ещё древней, «благодатной» царицы. Лохматый, вечно взъерошенный сибирский красавец-кот, он вышагивал, кося зелёный, круглый глаз на людей. С видом, будто не понимал до сих пор: как это так, его – и вдруг работать назначили? Кот глухо мявкнул, и цепь качнулась под ним, подняв шерсть дыбом, заорал снова – Григорий невольно поёжился, у кота вышел до отвращения противный звук – и начал говорить заклятые, царские слова человеческим уже привычным и дурным до ужаса голосом:
– С целью заботы о правоверных и православных и для сохранения царёвых сил, полки Лукоморского разряду отведены от городов Купчинка и Солёные шахты на более выгодные позиции…
– Они с ума, что ли, сошли там?! Да мы эти Солёные шахты такой кровью брали – и всё сдать? Какие выгодные позиции? Они же от Купчинки всю реку тогда теряют, а с ней и Чёрную заводь, там если верховья перекрыли, ниже по течению не удержать…
В глазах у Григория потемнело, перед глазами, как будто всё случилось минуту назад, встал «Ракш», с которого сгружали гробы. На белом мамонте будут везти гроб лишь в одном случае. Если сеча была настолько страшной, что погиб сам царский воевода и глава Думы – боярин Колычев.