Смерила брата взглядом. Выразительным... таким, что в сердцах брошенное: «И что, в доме мужики есть?» – как бы само собой сгустилось, повисло в воздухе.
– Как тут, мам, тихо? Со съезжей не приходило ничего пока меня не было?
– Ничего не приходило, тишина. Пахом Виталич наш уж сам ругаться до дьяков ходил, вернулся – злой, сказал, что велено сидеть и ждать приказа.
Таська опять фыркнула, сердито. Мама всплеснула руками, охнула, повела Гришку за стол – кормить. Охнула между делом, спросила:
– Твоя-то как? Красивая и с мамонтом?
Григорий под материнским участливым взором поёжился снова, сказал:
– Как, как... Только вот проводил. Вместе с мамонтом, туда же, по Лукоморскому тракту.
Опять повисла тягучая, неприятная тишина. Такая, что Григорий в конце концов не выдержал, встал, отодвинув тарелку:
– Погодите, пойду в самом деле спрошу. А то вдруг...
Не договорил, снова вышел на улицу.
Столичный город вокруг суетился и шумел, люди сновали взад и вперёд, словно и не случилось ничего. Хотя да, для них – не случилось, для людей в столице война и гибель по большей части далеки, сообщения кота с дуба да чёрные и алые флаги на площади перед дворцом. И это душило с каждым шагом всё сильнее, хотелось прочь, действительно на ленту, где вот он враг пред тобой, всё ясно и понятно. На последнюю улицу, откуда до приказного терема рукой подать, Григорий свернул уже в состоянии весёлой злости, нетерпения… И споткнулся, как будто ударился лбом о невидимую стену. Так как там стояла и лузгала семечки хорошо знакомая худая рожа с такфиритской бородкой и в лазоревом кафтане.
Платон Абысович, мать его перемать. Опять он, опять мутит. Рука крутанулась, кровавый туман забился, застучал в голове, тело напружинилось, готовясь к драке. Свистнула в воздухе длинная тяжёлая жердь. Тоже, будто сама собой – выкрутилась, прыгнула из забора да в руки.
– Долго вас ждать, Григорий Осипович. И вы зря торопитесь, – проговорил махбаратчик медленно.
Сплюнул – шелуха и семечки взлетели, повисли в воздухе, смешавшись с серой лентой дождя. Махбаратчик без звука прянул вперёд – даже не шагнул, перетёк, шипя по-змеиному. Меж струек, серые ленты дождя скользнули, обойдя справа и слева его. Рывком перетёк в упор, ударил коротко и без замаха. Гришку мотнуло, жердь глухо стукнула, вывернувшись из руки. Забор толкнул его в спину, близко, очень близко оказалось перед глазами вдруг острое, как клинок лицо.
– Что это значит? – рявкнул Григорий по-волчьи, попробовал освободить воротник.
Не удалось. Махбаратчик дёрнул острой, как клинок, бородой, проговорил – внимательно смотря в глаза, чётко... И спокойно, это сейчас ударило сильнее всего:
– А то и значит. Приказ на вас, Григорий Осипович, подписан, пропечатан соответствующим образом в разрядном приказе и лежит у воеводы Лесли в столе. И будет там лежать без движения, пока рядом с ним не ляжет другая бумага, тоже – соответствующим образом подписанная и пропечатанная. Догадываетесь, какая, Григорий Осипович? По лицу вижу, что догадываетесь, но не хотите сказать. За моей подписью и печатью махбарата, о том, что все чернокнижники успешно выловлены и для столицы опасности больше нет. Успеете ещё за своими подвигами на ленту. А пока соберитесь, Григорий Осипович, вы царству нужнее здесь. У нас с вами своя война, ловить еретиков, которые норовят в спину нам отсюда ударить. Так что можете, конечно, сходить, пошуметь, отвести душу. Даже дрын взять. Но не надо, старый Лесли и так не выспался. А вот вам бы не мешало, вам голова завтра светлая нужна будет – еретиков ловить. Но пока мы гниль в столице не вычистим – извольте.
– Ага... Вот, значит, как, – проговорил Григорий в ответ.
Отбросил от себя чужие руки, встал, оправился – медленно, по телу ещё гуляла, тая, холодная звенящая дрожь. Встряхнулся, вытряс её с руки. Подумал, что махбаратчик, похоже, прав, сплюнул в сердцах, воткнул дрын обратно в забор и повернул обратно, до дома.
Глава 24
Над жилецкой слободой словно повисло что-то незримое, но тяжёлое, душное, таким бывает воздух перед скорым штормом и сильной грозой. Или будто перетянутая струна, подкрути ещё самую малость – и лопнет. Варвара оказалась права. По стрелецким слободам пошёл новый рекрутский набор, а соседи Григория – прошло то всего пара дней – то один, то другой получали разрядные бумаги, собирались и уезжали по полкам, принимать под свою руку свеженабранных новиков.
Григорий поначалу опасался, что в его сторону косо начнут смотреть, мол, а этот чего отсиживается? Но неожиданно сложилось в обратную сторону. Сначала подсобил Пахом Виталич боярин Зубов, осторожно намекнув, дескать, Гришка не от дела прячется, а по отдельному наказу в столице службу пока несёт. Дальше прибавились слухи. Непонятно уж чего наговорил и вообразил себе писарь из Заречной слободы, когда на его вопрос про убитого полусотника Григория передёрнуло – он тогда как раз вспомнил резню в поместье Дувановых и отговорился, мол, страшное дело там вскрылось. Но рассказал соседям писарь, в том числе и от себя всякого. Вдобавок и в остальном шила в мешке не утаишь да всем рот не заткнёшь, тем же палачу и писарю, которые допрос варнака Жиряты вели. А потому и про сколотившего шайку боярича Дуванова, и что у того демон был под рукой, и даже то, как Григорий со своей девушкой этого демона выследили да с ним схватились – слухов народ придумал на десять книжек сказочных хватит. Так что обчество дружно решило: Григорий мужик храбрый, за чужие спины не прячется, и раз какое-то дело пока в городе ведёт, а не с остальными на ленту едет – причина серьёзная.