Вот только сестрёнке все эти рассуждения были как с гуся вода. Вслух она, конечно, ничего не говорила, особенно когда мать ясно дала понять – выдерет как сидорову козу. Но на брата бросала такие красноречивые взгляды, ты же мужчина, а чего тогда не спешишь выручать её ненаглядного вольногородца… Когда сегодня у сестры от учёбы выдался выходной, и мать её пристроила к домашним делам, Григорий понял, что ему на весь день лучше подыскать себе занятие от подвория как можно дальше. Тем более денёк выдался неожиданно погожий, пускай и холодный, так что Григорий решил совместить приятное с полезным. Отправился на городской рынок, что раскинулся недалеко от стен университета.
Вот и шагал сейчас мимо рядов прилавков открытых и под навесами, а где-то и капитально поставленных шатров, затариваясь впрок всякими редкими вещами вроде ирбитского чая в плитках или чинского тёмного табака.
«А курить – вредно!» – Катькин голос пел ему тихим колокольчиком прямо между ушей. Переливался, звенел игриво.
Голосом призрака, чьё тело вот уже больше недели лежит в зареченской церкви, в ожидании отпевания – оно звучало забавно, так что Григорий невольно улыбнулся в усы.
Катька незримо носилась везде и пролезала, невидимая и никем не замеченная. То между лотками, тентами и прилавками, звеня отовсюду колокольчиком голоса, то ахая на огромный фонтан, по осеннему времени бившему волшебным пламенем вместо воды и как-то, с горем пополам прогревавшему здоровое, трёхэтажное здание наполовину ромейской, наполовину славянской архитектуры. Пела звучным, полным удивления колокольчиком голоса, огорчалась, звенела сердито, ругалась от невозможности примерить яркое, из хинда привезённое сари или лохматый, тёплый, вышитый за Урал-рекою платок. Охала, любуясь на россыпь вилок и ножей, чёрных, с витыми ручками, из седого тагильского железа или тщетно пыталась поймать своё отражение на сверкающем медном боку самовара или блюда с каллиграфической персидской чеканкой.
И вынесла вердикт наконец:
«Так, Григорий, «комара» поймаешь – спасибо скажи. После того как прибьёшь, конечно. Если бы не он – пришлось бы тебе, Гришенька, тут камень у ворот ставить и цветочки к нему носить. С венком и траурной надписью: «Здесь лежит моё жалование».
«Бе-бе-бе», – несколько неопределённо ответил про себя Григорий.
Снова невольно улыбнулся в усы – развеселил его бессмысленный, но красивый, звенящий в ушах Катькин щебет. Повернулся опять, степенно кивнул продавцу в лавке. Седоусый, высохший за своей работой бухарец в пёстром халате и лохматой, белой чалме хаджи также степенно покачал головой, развёл руками, ответил, что чинского табака, увы, нет, ибо весь воздушный флот царства – да поможет им Аллах – на войне, свободных летунов нет и гонять ниппонских пиратов по-над великим океаном сейчас, тоже, увы, на горе правоверным, некому. Благородный ван-наместник заморских уездов срединного государства – Китая, справедливо опасается за свои чёрные корабли. Впрочем, его можно понять. И конечно, хотелось бы что бы это всё поскорее закончилось и вещи пошли своим чередом... А пока есть свежая – хотя и несколько контрабандная, но я ведь знаю вас, молодой человек, вы ведь эпарху жаловаться не будете – поставка из Боснии, латакийский чёрный, на огне сушёный лист, и как раз вчера свежий дюбек приехал на пробу из Дагестана...
«Курить вредно», – снова прозвенел в голове Катькин неслышный голос.
– Бе-бе-бе... – так же неопределённо-весело себе под нос ответил Гришка, мысленно погрозил призраку пальцем. Участливо, хоть и шутливо спросил уже у бухарца: – Что, и его еретикам не завозят?