– Да у нас его выращивают! И вообще...
– И вообще. И если сушить наскоро и кое-как, резать вместе с жилкой для веса и также для веса – мешать с чухонской травой – то да, от такого и копыта откинуть можно... А вот если по обычаю, да чинским манером – полгода в бочке из-под тростникового вина по морю-океану везти, перебрать, а потом на костре из той же бочки сложенном высушить... Но увы, – вздохнул Григорий.
Перебрал выложенные на прилавок остро и ароматное пахнущие кисеты и мешки с табаком. Вздохнул снова, подумав, что свет воплощённой истины и тьма куфра на базарных торговцев влияет почти одинаково, то есть примерно никак. Расхваленная боснийская герцоговина – на глаз видно, что размешена для весу с той же самой чухонской травой. Они бы ещё мухоморов сушёных сюда намешали! Почесал в затылке, подумал, не заявить ли махбарату, вдруг прокатит? Всё-таки любимый сорт Ай-Кайзерин. Ну их... Подумал и взял дагестанский, щепоть латакиии, щедро расплатился, привычно пошутил, скаля зубы, с бухарцем, удачно свалил покупки на проходящего сослуживца – не в службу, а в дружбу, занеси моим на дом?
Ломанулся на лестницу, которая вела на холодную, продуваемую осенним ветрами крышу того самого большого ромейского дома с фонтаном. Затянутую навесом и тоже торговую крышу, но полупустую сейчас. Устроился в обнимку с закутанным в рогожу по осени деревом, вытянувшимся вверх меж двух колонн, набил трубку, стал глядеть на город и думать.
Плохо вылежавшийся дагестанский дюбек шипел в трубке, отчаянно горлодерил, но на вкус был неплох, во всяком случае – крепок. Дым плыл, завиваясь, ветер нёс его над садами, крутыми черепично-алыми крышами домов и низкими, квадратными башням ромейского квартала. К университету, его стены стояли рядом, толпа гудела, проходя через арку ворот. По стропилам и аркам громовой башни метался одинокий, бессмысленный лиловый огонёк. Кованая игла шпиля пуста, все ангелы, должно быть, уехали на линию вслед за Варварой. Здесь им больше не для кого танцевать.
Голос Катерины опять зазвенел тихо промеж ушей. Тихий, призрачный голос...
– Привет, Кать. Давно тебя не слышал... – улыбнулся Григорий в ответ на призрачное, мелодично звучащее в ушах очередное «бе-бе-бе».
«Да, не хотела вам с Варварой мешать... – прозвенела неслышно та, чуть слышно вздохнула, добавила: – Ну и второй раз помереть тоже – от зависти. Бе-бе-бе ему... Летала, царицу вашу посмотреть».
– И что? – спросил Григорий.
Мысленно, холодея внутри – соображая, сколько безобразий во дворце может учинить бестелесный, но ехидный до невозможности призрак.
«А ничего... Красивая она у вас. Мило улыбается. Людям и на приёмах... А потом двери на замок и воет, как самая обычная баба. А у нас говорили – ледяная царица мракобесия, бессмертный ужас ночной».
– Э-эх, – выдохнул Григорий, ёжась от внезапного холода.
Проклятый «Ракш» привёз горе даже туда, во дворец. Голос Катерины внутри согласно прозвенел колокольчиком, тихо, печально.
– Ладно, давай по нашим делам, – проговорил Григорий, почесав в затылке.
Выдул колечко дыма – оно полетело над крышами к университету, от громовой башни налетел ветер, порвал и развеял его. По показаниям Сеньки – чернокнижием и вызовом демонов баловался кто-то из университетских. Хотя это не показания, конечно, смех один. «Имя наше, да на аллеманский манер выворачивается» – под такое описание подходят почти все люди западного происхождения – от дурацкой манеры выворачивать чужие имена на русский манер спасся пока только майнхерр Пауль Мюллер. Ну и глубокоуважаемый метр Грегор «Могильная плита» Бастельро. А если с другой стороны подойти? Марджана с медицинского, Кара с юридического, Эдерли – геомаг, Сенька вообще до распределения по факультетам сбежал, Дуванов, мать его – этот вообще просто так при университете околачивался.
«И что это нам даёт? – думал Григорий, выдувая ещё колечко дыма из трубки. – Да хрен нам это даёт, спелый и в обе руки, как порой говорит на слободе светлейшая боярыня Зубова. Доставая ухват для вразумления, принявшего лишку Пахом Виталича. Ну разве что милсдаря ректора и совсем старших преподавателей можно исключить – они чужих знают мало, главным образом со своими общаются. Но остаются средние и совсем младшие, для которых университет выкупил целую улицу в ромейском квартале».
Как раз на эту улицу Григорий и глазел с крыши-рынка сейчас. Впрочем, после всех переделок и достроек, ромейский квартал – это уже была фактически не улица, а один большой, очень длинный дом, примыкающий к западной стене, меж двух смотровых башен университета. Большой и очень длинный двухэтажный дом со скрипучей, увитой зеленью галереей вокруг этажей и горгульями, сидящими на красной черепичной крыше. Весь заполненный около и просто научным людом, он шумел, как пчелиный улей, галдел разом на ста языках, живых и давно уже вымерших, учёные дамы и господа перекликались с резных балконов, балакая и споря между собой. На научные и не очень темы, порой тихо, порой буйно, ругаясь, махая руками и совсем не научно повышая голоса. Ну разве что стенка на стенку там не дрались, к большому неудовольствию Григория.