«Подкинуть идею, чтоль?» – пробежала ленивая мысль.
Катерина явно сообразила, про что он думает, и меж ушами хихикнула.
– Давай к делу. Там что-то есть? Может, видишь чего?
«Не-а... Не знаю», – зазвенело меж ушей.
Григорий только плечами пожал, отметив неуверенные нотки у призрака в голосе. Призрак почему-то впадал в панику при мысли о собственном деле, помогать или хотя бы говорить толком – отказывался. Бесило... Но и давить было жалко по-человечески. Лучше уж просто, когда Катька в голове просто блажила, как недавно на рынке. Раздвигалась, и хоть как-то пряталась тяжёлая, оставшаяся после отъезда Варвары тоска. Скорей бы на линию – а хрена, махбаратчик сказал ясно – теперь через труп. Чернокнижника. Ну и убийцы Катьки, «комара» заодно, надо как-то исхитриться, пришить их обоих суровой ниткой да вместе, под одно слово и дело отдать.
Внизу во дворе научного дома мелькнула чёрная, с лиловым отворотами искра, высокие каблуки нетерпеливо постучали по каменной кладке. Кто-то из великих прошёл по делам, и научный дом затих, балконы и галереи опустели на миг, все попрятались в страхе. Потом загудели снова, всё пошло своим чередом. Попросить что ли его ещё раз пройти? Да, нет, терпимостью к идиотам великие традиционно не отличаются. Или кликнуть своих, зареченских, позвать махбаратчика, да обыскать научный дом просто, по беспределу? Чернокнижный круг – не иголка, найдём... Ага, только университетские ворота всяко поближе будут, студентов свистнут – те за зачёт и хоть домового, хоть лешего из дома вынесут. На строго научной основе и также строго – ногами вперёд. Думай, башка, дальше...
Катька в голове ехидно поинтересовалась:
«Думаешь так, что скоро дымиться будешь, и как самовар пыхтеть. И где много раз обещанная оной башке меховая шапка с ушами? А то не лето уже».
Григорий поёжился – в самом деле, утренняя ясная и безветренная погода закончилась, нагнало облаков и сырости, ещё не дождь, но уже и не сухо, а осенний ветер продувал до костей. Оглянулся, очень кстати увидел бредущего мимо разносчика, даже вниз с крыши спускаться не придётся. За спиной, на лямках – блестящий, медный, уютно дымящийся самовар, его длинный нос с краником удобно выведен слева, под самую руку. Под правой рукой, в сумке стопка чёрных чашек-пиал, на шее, гирляндой, висят крутобокие, румяные, ароматно пахнущие маком баранки. Бесформенный серый армяк с широкими рукавами, примятая шапка, обмотки на ногах. Лицо – взгляд Григория скользнул по нему мельком, отметил тяжёлые, словно топором рубленые складки, густые брови полкой, массивный, бритый до синевы подбородок, висячие, сединой тронутые усы. В голове – неопределённо – зазвенел Катькин голос.
Григорий улыбнулся, и разносчик дёрнул усами в ответ. Две медных полушки, чашка, чёрный, тягучий, вкусно дымящийся чай. Согрелся, перемигнулся с разносчиком, улыбнулся, выпил степенно, по обычаю, с поклоном вернув пиалу. Под тихий смешок Катерины между ушей – не утерпел, потянулся украдкой к баранке из связки. А то чего она тут висит, смущает масляным блеском глаза, вся такая из себя румяная и крутобокая?
Внезапно – получил по рукам, глаз и реакция у седоусого оказалась что надо. Развёл руками, рассмеялся, кинул ещё полушку – за беспокойство, тот внезапно улыбнулся в ответ. И ушёл. Звоном между ушей – тихий, задумчивый голосок Катерины.
«Гришь, присмотрись к нему».
– Чего?
«Так... Я...» – звенящий голос Катерины запнулся, брякнул тихо и неуверенно, ну тут Григорий, напрягшись, вспомнил и сам.
Действительно, когда тырил баранку – разносчик взмахнул рукою, и рукав ветхого армяка разошёлся по шву на миг, открыв голую, перевитую узлами мышц руку. По запястью там змеились странный, изломанного вида узор. Цветные линии, вроде – уже виденные, только непонятно когда. Григорий весь подобрался, завертел глазами, оглядывая плоскую крышу. Колонны, укутанные рогожами деревья, кусты в кадках, полотнище навеса, провисшее и хлопающее на ветру, косо сбитые из досок лотки, палатки, торговцы в пёстрых халатах, раскладывающие немудрёные товары на вытертых цветастых коврах. Разносчика уже не видно. Хотя нет, впрочем, вон, за бухарским развалом, у лестницы слышны голоса. Суровые, издёвкой звенящие голоса.