Вода в фонтане плеснула, Григорию почудилось отклик в звоне её… Тварь, решившись, скользнула налево, развернув крылья, полетела, не касаясь земли. Широкая, обсаженная липами улица, Григорий скользил за ней, наблюдая и дивясь про себя. Богатый, боярский квартал, сейчас здесь даже рогаток не было, всё пусто: все бояре и великие господа на войне. Окна темны, терема и высокие особняки заколочены, собаки и то не лают — тишина. Высокие липы, ворота, за ними — резные деревянные терема. Потом арабески и шпили дома Языковых, высокая, тёмная церковь, потом снова особняки. С колоннами, жёлтый — Татищевых, потом Крюковых. Поворот, за ним две длинных и тонких горских башни с покатыми крышами — Нур-Магомедовы и Юнусовы. Чёрный траурный крап свисал с них, хлопал, разметавшись на ветре. Тварь пролетела, задев полотнище краем, ткань взметнулась, на мгновение спрятав парящую «хрень». Григорий сморгнул дважды и выругался, потом углядел её вновь, она летела по широкой дуге, обогнув квадратный полуразрушенный донжон дома Лесли. Говорят, старый Яков вывез башню из родного края как есть, вместе с родовым привидением. Врут, Гришка два раза лазил — не видел никакого призрака, только штаны порвал. Хотя, вроде бы, сейчас, что-то завыло там, меж седых камней, проросшим мхом и ветками зелёного плюща.
Некогда, за башней Лесли тварь взяла влево, кренясь на крыльях, и луна на мгновенье осветила её и цель. Густой и тенистый сад перед ней, ряды плакучих ив и тонких, облетевших по осени яблонь. В глубине высокий терем с резными стенами и яркой, двускатной крышей. Узорные кони на крышах, на воротах — мраморные, трофейные львы. Дом бояр Колычевых: тварь замерцала, устремилась прямо туда. Лёгкие обожгло снова, осенний воздух — опять стал сух и тяжёл. Тварь выросла рывком на глазах, замерцала, став огромной и страшной. Ночная тишина в ушах зазвенела, стала плотной, резкой, как гул камнепада. Тварь взлетела, качаясь, рванулась вперёд и вверх, задрав блестящие когти. Прямо на дом, где — Григорий заметил пламя свечи, горящее меж резных ставен, не думая — подобрал с земли камень, кинул туда…
Попал, он ударился о ставни с глухим, резким стуком.
Окно распахнулось, из него ударил в сад луч света. Поймал летящую тварь в конус, окружил, словно стиснул, скрутил в облако жёлтого и яркого сияния. Та закружилась, пытаясь вырваться, потом наставила когти, рванулась грудью навстречу свету. Запела протяжно дудка, зашевелились, пошли вихрем облака в небесах. Поток ветра ударил тварь в грудь. Сломал крылья, опрокинул, протащил по земле. Тварь прокатилась, собралась кучей, качнулась, пытаясь встать. Задрожала, подняла руку — обломки клинков — пальцев горели тускло во тьме. Дудка запела вновь. Вихрь налетел снова, ударил молотом, подхватил тварь. Бросил с маху на крону высокой яблони.
Григорий видел, как неведомая тварь разбилась о ветки, морозное облако взлетело в небо и растаяло искрами в ночной тьме. Что-то упало ему под ноги звеня. Обломок пальца — клинка, он льдисто переливался, тускнея, сиреневые искры ходили внутри него хороводом. Погасли — вроде, а вроде и не до конца. Холодный дождь хлестнул с небес и прошёл, Григорий встряхнулся — не особо понимая, что делает, подобрал осколок с земли. Спрятал в кушак. Потом прошёлся по саду, долбанул в ворота терема кулаком, рявкнул суровое:
— Именем Ай-кайзерин!
Глава 3
Если во двор сонный дедок, стороживший ворота, пустил мгновенно, едва завидев пайцзу, то на красном крыльце боярского терема получилась зямятня. Холопы и дворовые орали на Григория и друг на друга:
– Ты кто таков? Господин еретиков воюет, нетути яго! Какого лешего ты тута шастаешь! А ты какого лешего пустил, ну чяго – пайцза?
Но тут вмешался другой, суровый и бородатый боевой дед в одёжках побогаче. Строго обругал горлопанов, закончив не допускающим возражений:
– Ждут, – в сторону Григория же лишь скупо кивнул: – Пайцзу держи, мил человек, наотлёт и повыше, чтобы видеть все могли.
Дальше поклонился вежливо, но намёк был ясен, что кланяются Ай-Кайзерин, а не Григорию, сыну Осипову. Резким жестом – показал на лестницу наверх:
– Ефим Старый, боярин Колычев на войне со старшими сыновьями, палата и сени закрыты. Младший боярич велели проводить в этот, как яго? Кабянет.
«Ну, в рабочую светлицу, так рабочую светлицу, а на лебедей жаренных в столовой палате я и не напрашивался, – подумал Григорий. – А боярич-то с Университетом повязан, раз светлицу на аллеманский манер зовёт».