Вдосталь насмотревшись на царящий на складе погром, они вдвоём вышли, наконец, на воздух. Григорий по привычке перекрестился, подняв глаза вверх.
«На Варварин факультет и громовую башню?» – уточнил в голове ехидный донельзя призрак.
Григорий сплюнул было, собрался ругнуться, потом решил, что где-то в той стороне лежит и ректорский факультет теологии. Сойдёт.
Оглянулся, выстраивая мысли в голове.
Итак, Радко... Точно Радко, пока они с Мюллером копались в подвале башни – Эдерли с приятелями выловили серый, домотканый армяк в пруду. Одержимый Радко каким-то чудом прошёл сквозь зачарованную каменную кладку, пробрался в запертый подвал башни Идиотов, переоделся, сменив рваный армяк на студенческое, неприметное в толпе одеяние. И нож по руке подобрал, судя по тому, как долго и обстоятельно рылись в ларе – с чувством, с толком и расстановкой. Не вовремя заявившуюся кастеляншу оглушил ударом по шее, что, кстати, радует – то ли неведомый кукловод ещё не вполне контролирует Радко, то ли – не хочет убивать... до поры, чтобы шума лишнего не поднимать. Не мог же он знать, что за Радко следит Григорий? Потом одержимый вышел через открытую дверь подвал и...
Парк большой, университет ещё больше... Кого искать-то?
Высокий, одет как пугало – на ларях с одеждой на складе две метки: «большое» и «маленькое», да ещё строгая табличка на трёх языках: «Иголку да нитки не выдаём, брать у соседей по общежитию». А ушиваться одержимому некогда. Бритый, с длинными усами – но усы мог и срезать, а бритый подбородок здесь не примета, в университете мода своя. Рылся в сундуке, подбирая по руке ножик...
– Кать, не помнишь, у Радко какой нож был?
«Да никакого, пленный же».
– Хорошо, а до того, в Марьям-юрте когда была. Табинцы эти – они какие ножи при строе носили?
«Погодь, Гришенька, вроде бы, помню ещё название странное было, что-то вроде "чёрный кулак"».
– Широкий, кривой, заточка по внутренней стороне, на манер турского ятагана?
«Они клялись, что это у турок заточка на их манер, а так – да. На ваш, Гришка, царев-кременьгардский манер – оружие дамское»...
– Ни хрена себе, дамское... – присвистнул минхерр Мюллер, услышав примерное описание – чего одержимый выискивал у него в сундуке.
Эдерли хмыкнул, оскалив пострадавшие в деле с Марджаной зубы, зашептался с приятелями. Земля под ногами слабо, но ощутимо дрогнула, закричали, взлетая, птицы, закрутились, наливаясь ртутным блеском, тяжёлые осенние тучи над головой. Эхом – в ушах тонкий, звенящий голос:
«Гриша, похоже, я вижу его».
«Странно, почему я не удивлён?» – подумал Григорий, срываясь в бег.
За деревья, в сторону здания с узорными коньками на крыше и цветной, яркой розеткой-окном. Мимо сторожа, галопом, на третий этаж университетской библиотеки. На втором этаже, ближе к лестнице – новинка, загороженная дверь и лавка для сторожа. Пустая сейчас. Выше, по лестнице, шум голосов растворяется, тает внизу. Сверху – тихо вроде. Нет, если замереть и прислушаться – слышно звяканье железа... И дыхание ещё. Тяжёлое...
Григорий шарахнулся, замер и вжался в стену, мысленно сообразив, что дурак. Обернулся, жестом показал следующему за ним Мюллеру – тише, мол. Старик кивнул, оскалился, уронив узловатую ладонь на рукоять кошкодёра. Григорий, к собственному удивлению отрицательно помотал головой. Потянулся, шепнул два слова на ухо увязавшегося за ним Эдерли. Дождался, когда тот кивнёт и осторожно, стараясь не шуметь, побежит вниз по лестнице. Встряхнулся – голос Катерины тревожно звенел в голове.
Аккуратно скользнул за угол.
Радко возился с дверью на литературной кафедре Колычева. Ятаганом вскрывать замок было неудобно, широкое лезвие скрипело и соскакивало, не в силах подцепить язычок. Старался, сосредоточенно, не глядя по сторонам. Он был бледен, и пот ручьями лился по его лбу. Вязь знаков на его руках – горела багровым огнём, вспыхивала при каждом движении. Методичный, гипнотический ритм, затянувший взгляд на себя, зашумевший в ушах недобрым, неслышным звоном. Шаг, другой, отчаянный крик-звон Катерины хлестнул по затылку – берегись. Нога запнулась на полушаге, под рукою протяжно и гулко звякнула медь. Радко обернулся, поймал Григория взглядом, вскочил. Мягко, по-кошачьи легко развернулся, качнулся – кривой клинок свистнул, опускаясь в его руке. А глаза – очень большие, расширенные, зрачки точками прямо посреди – смотрели в никуда, крутились, бессмысленные, прямо посреди глаза. Солнце мигнуло, пройдя сквозь витражные окна, раскрасило алым и мертвенно-синим фигуру одержимого. Губы на холодном лице дёрнулись, изогнулись – с усилием, шепнули тихо: «Беги»...