Глухо свистнул, рассекая воздух, кривой клинок, рванулся, запев как живой, тоскливую короткую песню. Снизу и в горло, Григорий отшатнулся – на инстинкте, под отчаянный крик-звон Катерины в ушах. Пропустил первый удар меж себя, мягко отскочил, ругаясь и удерживая себя, чтобы не рвануть из-за голенища собственный нож-засапожник. С Сенькой всё-таки неловко вышло, он живым больше пользы принёс бы на дыбе, да и Радко жалко всё-таки где-то в глубине души.
«Гришь, ты дурак?» – осведомился Катькин голос в голове.
– Да, – ответил Григорий честно.
Подхватил лампу с пола, кое-как сблокировал новый свирепый и быстрый удар. Повезло. Ятаган себе Радко взял студенческий, с обухом и долами, давно пропиленными и источенными насквозь за-ради нужных и полезных в учёбе вещей типа конспектов или шпаргалок по богословию. Столкнувшись с медной пластиной, ятаган зазвенел и лопнул, сломался, обломки бессильно отлетели, ярко сверкнув в воздухе. Радко замер, сморгнув, и лицо у него поплыло, на миг приняв человеческое выражение. На мгновенье, потом он прыгнул, целясь руками в горло. Григорий зарычал глухо, встретив его прямым в челюсть. Одержимый качнулся... и снова, без звука, шагнул вперёд, движения его были мерными, холодными, как шаги часового механизма. Такими, что Григорий даже испугался на миг. На миг, один, потом майнхерр Мюллер бесцеремонно оттолкнул его, скользнул вбок, его пудовый кулак бывшего ландскнехта взлетел и опустился на затылок бесноватому.
Потом они кое-как придавили Радко к полу. Тот бился, с отчаянной силой пытаясь вырваться, Мюллер ругаясь, смотал его как получилось. По лестнице за их спинами забухали студенческие сапоги, по носу хлестнул резкий до рези в глазах запах зелья... Эдерли успел сбегать до профессора Вишневецкого, или скорее ближе, до Марджаны. Зелье, конечно, отвратное – где-то жалобно чихнула кошка, но и Радко внезапно взяла мелкая дрожь. В голове предупреждающе вскрикнула Катька, ярко, почти слышимо – под черепом прокатился тяжёлый надтреснутый звон... Лежащий Радко охнул, открыв глаза. Обычные на вид, человеческие глаза... Сморгнул, спросил тихо, чуть слышно:
– Вот гадость. Как, достали гада?
– Кать, чернокнижник рядом не чувствуется?
«Увы, Гришь. Рядом – нет. Этот поумнее Сеньки, да поопытней, видать – работает откуда-то издали…»
«Вот ведь ерунда», – с огорчением подумал Григорий, чуть слышно выругался, спросил Радко: – Когда был – не почувствовал, чего он от тебя хотел?
– Взломать дверь. Убить всех, кто там есть. Убить. Сжечь... Разбить зеркало... – прошептал Радко.
Потом его повело, глаза закрылись – снова стал сознание терять. Григорий выпрямился, быстро, пока остальные не очухались, распорядился отнести мужика к целителям под наблюдение.
Встал, огляделся... Ещё мельком успел подумать, почесать в затылке.
«Дурацкий вид у тебя», – ехидно прозвенела в голове Катерина.
Григорий не выдержал, улыбнулся, кивнул. Хорошо, что вокруг опять не души.
Этаж совсем опустел, цветные пятна света от витражных окон плясали, складываясь в замысловатую тень под ногами. Дверь кафедры, мощная, окованная железом – Радко оставил на ней кривые царапины. Резные птицы Сирин и Гамаюн в круглой нише над дверью – казалось, они смотрели на Григория с укоризною, сверху вниз. Развёл, мол, бардак.
– Между прочим, помочь бы могли, – проворчал Григорий про себя.
Странно, что из кафедры никто не вышел на шум. Подёргал дверь – заперта. Постучался...
«Гриша, а там никого нет», – прозвенел в голове Катькин голос.
Никого... Странно, тогда. По чью же тогда душу шёл с кривым ножом одержимый неведомым чернокнижником Радко?
Григорий подцепил ножом язычок замка, повёл – замок заскрипел, но выдержал, лезвие сорвалось, звонко, обиженно брякнув. Поменял профессор Колычев, видимо, с прошлого раза. Теперь замок уже не поддавался засапожнику с прежней лёгкостью. Огненный мышь в рукаве толкнулся, тихо пискнул, предлагая решить вопрос… И со всей кафедрой заодно, малыш тонким голосом запищал, явно вспомнив холодную воду и заключение в чайнике. Григорий фыркнул, успокаивающе погладил по рукаву. Огляделся, подобрал с пола железку – острый и тонкий обломок сломанного клинка. Ковырнул в скважине, кое-как, с третьей попытки, под ехидные комментарии Катерины в ухе, мол «дожила, уже на работу и то не пускают» отжал пружину, открыл наконец дверь. Его встретил знакомый, шелестящий бумагой, книжными листами и книжной пылью мрак. Переливающиеся светом окно-розетка, тёмные, уходящие вдаль ряды книжных полок, завораживающий шелест страниц – по кафедре гулял сквозняк, переворачивал листы, тонко, напевно выл в прохудившейся раме. Григорий осторожно прошёлся меж книжных рядов, не утерпел, зацепился взглядом за книгу с печатью «проверено-ереси-нет» на обложке...