– Салям алейкум, уважаемый Юнус-абый.
– Алейкум ассалям, пристав. Присаживайся, выпей горячего чаю. Погода нынче – хозяин собаку на улицу не выгонит, только люди по делам ходят.
– Благодарю. Но я не по делам, а с благодарностью. Нашли мы чернокнижника. А перед этим Сеньку Дурова словили, он и навёл. Оба с поличным и оба мертвы, Казначей доволен. А без вашей помощи и без вашей птицы – ушёл бы Сенька…
– Моей птицы? – удивился Юнус-абый и взял в руки чётки, перебирая бусины.
– Да. Вы прислали в ту ночь птицу с ответом на мой вопрос, что Сенька покупал на базаре на золотой рубль. Этот ответ и помог его поймать.
– Но я не присылал никакой птицы.
Григорий вскочил, словно поражённый молнией. Вот что крутилось в голове! Теодоро, может, и ушлый, и с чернокнижием сообразил. Но заполошный, суетливый, да и трусоват сам на такое большое дело одному идти. Амбиций, может, и достаточно, а вот храбрости, наглости и расчёта – мало. Иначе не сидел бы на литературной кафедре и не промышлял мелкой подделкой документов. Прятать всё от махбарата, подставлять студентов, убирать одного за другим свидетелей и подельников… Тут нужен другой, холодный, расчётливый, безжалостный ум, готовый играть по таким ставкам, где на кону голова.
В горнице раздался треск и дробный стук – это хозяин порвал чётки. И бусины разлетелись по полу. Григорий вздрогнул: перед ним стоял не скромный владелец харчевни Юнус-абый – а словно шагнувший из прошлого атаман Юнус-мурза. И до того жуткой яростью и чёрным гневом полыхал его взгляд, что Григорий аж сделал пол шага назад.
– Обманул, шайтан, он думал – всех нас обманул. Сдал подельников, а сам отсидится и по новой? Найди его, пристав! Найди и скажи мне имя. И клянусь, что если этот шайтан в обличии людском, кто навлёк позор на мой род и совратил мою племянницу, если он только попробует уйти от закона людского – его догонит возмездие Господне!
– Найдём, почтенный Юнус-абый, найдём обязательно, – проговорил Григорий в ответ.
Поднял глаза – медленно, по телу растеклась, ватным мешком ударила тяжёлая, накопленная за день усталость. Узор на стене, прихотливый и строгий, каллиграфический узор шамаиля. Прихотливый узор арабесок, они складывались в слова:
«И хитрили они, и Аллах хитрил, но ведь Аллах – лучший из хитрецов».
Чуть улыбнулся, подумав, что господь Единый послал ему сегодня хороший знак. Мысленно прочитал «Отче наш», так же мысленно пообещал сам себе поставить святому Трифону хорошую свечку.
Глава 28
Человек предполагает, а бог располагает. На следующий день Григорием, правда, располагал даже не бог, а календарь, точнее – криво разлинованная приказная бумага с дурацким ромейским именем «график». Согласно которой именно в этот день неожиданно настала очередь Григория начистить до зеркального блеска кожаные сапоги, ружьё и медные пуговицы на «разговорах». И всё под язвительные комментарии: «Гришь, а ты самовару, часом, не родственник? Сияете как братья родные», – бесплотной, а потому ехидной до ужаса Катерины. Второпях, так как неожиданно выяснилось, что сосед, которому и выпадала очередь – уехал на ленту, вот боярин Зубов и послал Григория. Дескать, всё равно в столице торчишь – так какая разница? Будешь не по улицам шляться и морду бить рыночной страже, хотя и по делу бить, а во всём блеске заступишь на охрану их величества Ай-Кайзерин.
Ну, если быть конкретным – то двух белых лебедей и чёрного ворона на пруду в парке. Хорошее место, удобное, по знакомству, да через родственника досталось. Это вам не главная аллея, где пришлось бы стоять столбом, изображая нерукотворный памятник, и не задний двор, где можно рехнуться со скуки, наблюдая, как растёт мох на стене. А так – прислониться к дереву, прикрыться вечнозелёной веткой, навострить уши на предмет разводящего, да спокойно разобрать, что вчера не успел.
Катерина крутилась рядом, то исчезая, то появляясь лёгким полупрозрачным облачком в небе над головой. Моталась то туда, то сюда, то и дело ахая и спрашивая: «Гришь, а Гришь – а что там?» – возникающим прямо между ушей мелодичным и ласковым голосом. Вот и сейчас она подлетела с очередным вопросом:
«Гришь, а это что? Тот самый фонтан? Волшебный, из-за которого Колычевых прокляли?» – щебетала Катерина, показывая полупрозрачным сверкающим пальцем на пруд, за кроны деревьев, где, на фоне изящных арабских арок и зеркальных, переливающихся куполов дворца действительно вставали нежно-белые, молочные струи фонтана.