Аккуратно и бережно, перемежая слова с улыбками и с каплями коньяка. Катерина вновь ахнула, увидев свой маленький домик в Трехзамковом. Под сиренью и мама Катерины возилась и впрямь во дворе. Горестный звон, плач Катерины в ушах... Э-эх...
Феечка кокетливо откашлялась и спросила – а где тот красивый и вежливый молодой человек, что так часто просил показать это место.
– Я за него, – огрызнулся Григорий, подумав, что не в настроении сейчас поминать лишний раз покойника Теодоро.
Отвлёкся – голос Катерины задумчиво прозвенел в голове. Раз и другой, потом она решилась, попросила показать башню Лилий, её старый корпус в Школум адептус майор. Григорий понял её мысль, подлил феечке, спросил прямо и в лоб: может ли, мол, она передать пару ласковых слов мессиру архимагусу хрену-в-шапке. То есть Люциусу или как там его... И вообще.
Феечка откашлялась, даже протрезвела слегка на вид. Подобно морене недавно – подняла палец вверх. И с достоинством ответила, что передаст обязательно. Сразу после того, как оного архимагуса поймает воинство светлейшей Ай-Кайзерин. И посадит, желательно на кол или ещё куда-нибудь, где он не сможет колдовать и лишить фейку так неожиданно обретённой свободы. А пока не посадили – извините, господа добрые, чернокнижия я вам не покажу. Лучше римские термы, там колоннада, мрамор, фонтаны и статуи и как раз оргия началась. Или ещё что, а чернокнижие – ну его в пень. Ничего там красивого нету.
«Дела, – подумал Григорий, – интересно зеркала волшебные пляшут».
Почесал затылок, потом улыбнулся, пошёл трепаться и подливать фейке коньяк. Пока та не заснула, свернувшись калачиком в углу зеркала, и радужное сияние не затихло, погрузив комнату в полумрак.
Снова хмыкнул, встряхнул бутылку – пустая, жалко, но ладно, успеем ещё. Нашёл на полу две книги с крепкими переплётами, положил меж них зеркало с феей, обернул бумагой и перевязал. Аккуратно и бережно, чтобы опять не побилось. Порылся, достал бумагу с пером, написал и прикрепил сверху записку.
Мол прошу не удивляться, то, что в зеркале – принять, обогреть, отнестись ласково, при необходимости с утра похмелить, но с разумением, чтобы не обернулось запоем.
Ибо...
Голос Катерины прозвенел задумчиво промеж ушей:
«Ибо запойный демон – горе в стране. Вам тут только феечки и не хватало...»
– Приручим. Может, чего полезное покажет на трезвую голову и с утра. Картинки у неё красивые.
– Кому зеркало передавать-то собрался?
– В поющий дом, Мэй-привратнице на руки. Вот прямо сейчас, спущусь к Мюллеру и попрошу у него человека на сбегать туда и сюда. Найдётся, я думаю...
Встал, посмотрел сквозь разбитое окно – на сгустившуюся уже ночь и чёрные облака, ходящие кругами над флюгером на башни Идиотов. Ветер хлестнул, налетел, выдувая из головы крепкий коньячный дух. Григорий набил трубку, закурил. Сизый дым встал перед глазами стеной, заколебался, дрожа под ветром. Призрачное лицо Катерины свилось, задрожало на холодном осеннем ветру. Григорий улыбнулся, сказал ей:
– Ладно, Катерина, колись... Тебе втёрлись в доверие поддельными письмами, потом испугали, угрожая расправиться с оставшейся в Трехзамковом граде семьёй. Как видишь – вместо связи у них вечно пьяная фея, передать весть мессиру хрен-в-шапке они не могут. Максимум, на что их хватило, это у твоей мамы рецепт борща подсмотреть, чтобы ты им поверила и испугалась. А зря. Бояться нечего, колись, Катерина, что было в последнем письме? Что не договариваешь?
Она вздохнула – решаясь, колокольчиком прозвенел её голос в ушах. Грустным и спокойным, размеренным, как церковный зов к службе:
«Да, Григорий, было и последнее письмо, действительно, его не было в связке у Теодоро. Но там... Писали от лица мессира архимагуса Люциуса Торвальда, ректора Школум адептус майор. Похоже было, стиль узнаваемый. Говорилось, что тёмные боги не забыли меня. Велели принять ученика, и научить его всему, чему сама научилась в Школуме».
– Та-ак...
«Всему чернокнижию без изъятия. Ещё говорилось, чтобы не дёргалась, этот ученик – большой человек, границы от него не защитят, он сможет достать меня и в Трехзамковом и в Кременьгарде. А ещё там Люциус... То есть не Люциус, но тот, кто писал от его имени письмо, он его дорогим другом и коллегой называл. Честно говоря, не помню этот момент – порвала тогда этот лист сразу же».