– Потом, Катенька, потерпи, немного осталось.
Привычная, от тени к тени, дорога – благо протопталась уже. До стены, притаиться в тени меж торцами тяжёлых брёвен, дождаться, когда стихнут шаги караульщика за углом. По балясинам вверх, на этаж. Верхняя, боярская галерея темна, лишь в углу мерцает, переливаясь всеми цветами радуги витражное окно. С птицами Сирин и Гамаюн, глаза у обоих горят жёлтым, колдовским светом. Опять хорошо, значит, Павел Колычев уже вернулся. Скользнуть тихо, постучать в дверь.
– Входите, – раздался голос Павла.
Григорий толкнул дверь и спросил от порога, с короткой усмешкой:
– Вы даже и не спросили, кто там?
– А что, у нас завелись другие любители лазить по ночам в чужие окна? – начал было Павел, вставая – он как раз писал чего-то за своим чёрным, огромным столом.
Аккуратно воткнул перо в чернильницу, встал, потянулся к трости. Тяжёлой, вытертой, тёмного дерева с прожилками, отполированными и блестящими на свету.
Григорий опередил его. Шагнул, быстро, через весь кабинет, скользнул по-волчьи от двери, подхватил трость, прежде чем к ней прикоснулись тонкие пальцы Колычева. Отшатнулся, небрежно повертел добычей в руках. Поймал взглядом спокойный взгляд серых профессорских глаз. Оскалился, проведя рукой по стёсанному ударом навершию. Сказал:
– Подгон вам в прошлый раз не занёс. А тут как раз есть место, гляжу. Знак сбили, Павел? Знак лилии, знак еретической Школум адептус майор. Подарок от вашего друга и коллеги, мессира Люциуса. Только он в чине вас давно обогнал. Теперь он архимагус еретиков и мастер всех демонов куфра. Сами признаетесь или позвать махбарат?
Звон в голове, голос Катерины, крик:
«Осторожно!»
Глаза Павла, напротив, неожиданно для Григорий улыбнулись вдруг. Сверху вниз, надвинулись, стали очень большими – внезапно. Звонкий, свистящий шелест, лёгкий, почти нечувствительный толчок в грудь. Блеск света на чёрном шелковом рукаве. Трость как живая забилась, стала рваться из рук.
Григорий ощерился, отпрянув назад. Украдкой скосил глаза на руку – там по-прежнему была зажата та же самая трость. Без навершия уже, рукоять зажата у Павла в ладони и тонкий, трёхгранный клинок выходил из неё. Тонкий и длинный трёхгранный клинок, он сверкнул ярко на свете лампы.
Григорий отбросил пустые ножны, засапожник сам прянул в ладонь. Усмехнулся, глядя Павлу в лицо, криво, одними губами:
– Так вот оно как. С таким лезвием – вам не пришлось биться головой в потолок в избе Катерины. Ударили издалека, прямо из-за двери, в спину, даже не входя в дом. А свалить всё можно на Теодоро. Хорошее ковыряло...
– Это называется рапирой, молодой человек, – сказал Колычев, отсалютовал, шутливо подняв клинок вверх.
На мгновение. Григорий прянул было навстречу и качнулся, когда остриё, как живое, сверкнув, бросилось в его сторону.
– Я скажу сестре, чтобы впредь брала себе любовников покультурней.
Короткий шаг вперёд, выпад. Григорий качнулся, пропустил лезвие мимо плеча, отбил второй удар засапожником, опять качнулся, прошёл под клинком, едва не располосовав своим руку Колычева. Тот отпрыгнул, отшатнулся в последний момент. Они замерли на мгновение, пошли по кругу – мягко, звук шагов таял, терялся в густом ворсе ковра. Павел выпрямился, застыл в стойке, вытянув руку и наставив на Григория остриё. Григорий улыбнулся по-волчьи, перекинул засапожник на обратный хват.
Шепнул под нос, Катерине:
– Ты не боись.
Прянул вперёд, сбил в воздухе рапиру клинком, проскользнул – и засапожнику снова не хватило длины, чтобы достать Павла на махе.
Тот отпрыгнул, переступил с ноги на ногу, меняя стойку. Опять улыбнулся. Григорий толчком отправил глобус в противника. Собранный из меди, стекла и керамики шар пролетел, разбился об стену выше головы Павла. Осколки брызнули, поцарапав щеку, Колычев шатнулся, зацепив ногой стол. Снова прыжок вперёд, засапожник глухо звякнул, подцепив рапиру, отбросил в сторону тонкое остриё. Провернулся в воздухе, свистнул и отпрянул назад. Колычев опять смог уйти, качнувшись и повторно, тонко, по-змеиному зашипел. Протёр левой ладонью рукав. Располосованный засапожником правый рукав, уже тяжёлый и алый от крови. Теперь время играет на Григория, очень скоро Колычев начнёт слабеть.
Григорий отпрянул, оскалился, прошептав – опять под нос, ободряя испугавшуюся было Катерину:
– Не боись, Кать. Здесь тесно, ему не поможет длинный клинок.