Колычев усмехнулся, дёрнул тонкой и аккуратной бородкой – она поднялась, нацелившись было на Григория. Потом опустилась, он дёрнулся, поднимая глаза. Огненный мышонок вылез на полку, фыркнул, уставив на Колычева чёрную бусинку-глаз. Пустил яркую искру, она зашипела, падая на книжный переплёт. Колычев охнул, Григорий погрозил пальцем мышу. Павел махнул рукой и сказал после паузы:
– Ладно, не продолжайте, я понял. Что же, проигрывать тоже надо уметь. Тем более колья с головами, всё равно уберут, а тот указ насчёт моего рода царица очень хочет отменить. Полагаю – воеводство Колымское?
– Ну, или Верхоянское, на ваш вкус. Но лучше Колымское, там немирные чукчи и город в ногайской бухте строить будут, как говорят. Найдётся место. Добровольно, в порядке остро вспыхнувшего желания применить свои познания на пользу Родине и светлейшей Ай-Кайзерин. Только прошение пишите сейчас. Быстрей, я уже слышу шаги на лестнице. И да, кстати, ещё одно.
– Да?
– Кроме Катерины и меня вы со своим колдовством обидели ещё одного человека...
***
«Гришь, а где эта Колыма?» – протяжно и мило прозвенел голос Катерины в ушах.
Уже потом, когда всё закончилось, и Григорий шёл к себе домой, за мост, в заречную слободу. Медленно, глазея на тучи и улыбаясь непонятно чему.
– Чудное место, про него ещё песню сочинили: «Двенадцать месяцев зима, остальное – лето»... Есть у нас такое, в царстве, ещё хуже Лаллабыланги, как говорят. Колычеву понравится, – усмехнулся Григорий.
Про себя же старательно затоптав мысль о том, что Павел Колычев теперь, конечно, туда поедет, до конца жизни, но воеводой – меньше нельзя, меньше – оно просто в голове не укладывается. Позор с бояричем-чернокнижником и громким судом припечатает всю семью до третьего-четвёртого поколения. И со всеми боковыми ветвями, включая ещё не сложившихся Осип-Колычевых, на которых Григорий надеялся где-то в глубине души. Да и Варваре ходить, чтобы постоянно слушать нехорошие шепотки в спину… Нет, не надо ей такого.
Катерина хихикнула, поймав его мысль. Прошелестел её голос-звон в голове:
«Обязательно понравится. Куда он денется».
– Уверена, что не хочешь мести? Ещё не поздно... Хотя там в доме, наверно, уже Платон Абысович сидит. Подписи на ходатайстве Колычева проверяет.
«Нет, Гришь, не хочу. Точно поняла, что уже нет, не стоит. Оно того. А зачем ты его к Юнус-абыю послал? Марджану сватать...»
– Ну, во всяком случае, после боярского сватовства старый волк успокоится насчёт чести рода. И то хорошо, иначе он Колычева даже на Колыме достанет. А Марджана в любом случае сумеет постоять за себя, да и пригляд за Колычевым лишний не помешает.
«Всё-то ты продумал. Видела я эту Марджану, она же из него верёвки вить будет. Мне его немножко жалко заранее. Но совсем немножко».
– Ага... – хмыкнул Григорий.
Улыбнулся, поймав краем глаза, как призрак улыбается ему в ответ. Парит над землёй, будто идёт рядом и под руку. И улыбка скользит по тонким губам. Над городом плыли серо-чёрные, дождём налитые осенние тучи, изломанной линией – липы и острые крыши домов предместья, на востоке – уже рассвет вставал тонкой алой чертой, перечёркнутый напополам чёрной тянущейся в небеса шпилем татарской башни. Окна темны, час тихий уже предрассветный, даже собаки утомились, лаясь. Сторожа на рогатках – и те заснули, устали орать свою чушь. Ан, нет, вон проснулся один – на жилецкой слободе у рогатки возилась тёмно-серая, неопределённых очертаний тень. Кто-то из дружков проорал, отметился тяжёлым и заспанным голосом: «Четвёртая стража, облачно, все добрые люди спят»...
Григорий в шутку свистнул ему, махнул рукой, протяжно и заливисто крикнул:
– Эй, дядя, шапку продай.
Собака лениво залаяла, и сторож – видно было, как он отмахнулся в ответ:
– Чаго? Отвали дурной, развелось тут пьяных да больных на голову...
«Не судьба, – уточнила Катерина, смеясь, – должно быть, Гришка, твоей голове и без шапки понравилось думать».
– Ага, – в который раз уже мечтательно улыбнулся Григорий непонятно чему.
Перепрыгнул с маха через забор, пошёл огородами напрямик – к своему, горящему неярким тёплым огнём в окнах дому.