Когда они спустились по лестнице во двор, Григорий аккуратно придержал холопа за локоть:
– А скажи-ка, мил человек, – сказал он, подмигнув и предъявив вместо царской пайцзы – улыбку широкую и самую доверительную из возможных: – Скажи-ка, а боярич твой – он с кафтаном какой кинжал носит? А то я как-то внезапно, без подарка зашёл. Исправиться надо…
Холоп было дёрнулся, потом улыбнулся – видно было, как понимание входит человеку в башку. Погрозил Григорию пальцем:
– Эй, не… Чудишь. Что попроще придумай. Лучше Нур-Магометовых ты всё одно не сделаешь, а он завсегда с их подарком ходит. Кавказская «Кама» чёрная, с серебром. Да чёрта с того серебра, вот лезвие – три пальца шириной, два дола, булатная сталь, блеск… Не, лучше Нур-Магометовых не сделаешь, не старайся.
Три пальца – это в пять раз шире раны у Катьки в спине. Не то. Да и «комаром» младший боярин никак не мог быть, с его ростом на полголовы выше Григория. Тогда… Пока сидели – как-то разом погода испортилась, мелкий, противный дождь хлестал крыши, дворы и улицу. Холопу не хотелось мокнуть. На крыльце он просто хлопнул Григория по плечу. Калитку, мол, гость незваный, толкни посильней: сама и откроется, и закроется.
Калитка действительно открылась и закрылась сама. А Григорий снял сапоги и тихо, без шума скользнул по двору. Ему надо было обратно. В терем.
Глава 4
На шарах освещения боярский конец не экономил, и холопам обычно наверняка было удобно посматривать наружу, сидя в удобной и тёплой каморке в доме. Ну разве что время от времени обходя подворье, чтобы уж точно быть спокойным. Сейчас всё заволокло промозглой сыростью от дождя, ночным холодом, и какою-то непобедимою осенней скукою. В саду, смоченные ночным дождём, потерявшие свой цвет и форму, качались наполовину облетевшие ветви деревьев, утром наверняка красивые от осевшего инея, а пока убогие, мокрые и жалкие. Холопы и в хорошую-то погоду, пока старшего боярина нет, выбираться станут во двор пореже, а уж сейчас, когда из господского окна их не проверить… На лень и разгильдяйство холопов без хозяйского пригляда Григорий и рассчитывал. Лишь бы не мешали Дворовый и Овинник по своей вечной привычке пакостить по мелочи людям. Григорию-то никакого беспокойства, он всегда скажет, что по «Слову и делу государевому» лез, а вот репутации Варвары Колычевой ущерб может случиться. И ещё оставалось надеяться, что намёк в словах девушки насчёт того, где её горница, Григорий уловил верно.
Дворовая нечисть мешать не стала, а может, и святой Трифон присмотрел сквозь облака за Гришкой. Он проскользнул неслышно по лестницам, снова, опять на третий этаж. Ветер кружился, уносил звук шагов. Галерея третьего этажа. Полоса жёлтого света из окон.
Сейчас!
Просвистел ветер в ушах…
Григорий запрыгнул на перила и подтянулся, встал на резной подоконник – тот скрипнул, но выдержал, и ветер прокатился по кронам деревьев ниже, унёс и рассеял звук. Окно рядом, резные ставни, свет струйками ползёт сквозь них. Жёлтый, неяркий свет свечи.
Григорий зацепился одной рукой за балясину, другой – осторожно постучал в ставни. Услышал голос Варвары:
– Кто там?
Ответил:
– Ай-Кайзерин…
«Интересно, она знает, чем по ночам занимается?» – весело хохотнул меж ушей Катин переливчатый голос.
Ставни распахнулись, звонкий, уже живой голос Варвары перебил тихий, призрачный смех:
– Заходи.
По полу горницы клубились туманы, сквозняки крутились, перемешивая белые молочные ручейки, укладывая в нечто, похожее на карту. Приглядевшись, Григорий узнал Кременьгард и окрестности, ленту Лукоморского шляха, выложенные чем попало точки громовых башен. От них туман плыл линиями показывая направления призванных, волшебных ветров. Варвара – задумчивая – стояла посреди всего этого чудодейства, ей алые сапоги тонули по голенища в тумане.
– Не могу понять… – шептала она, и ветры ходили, ластясь к её ногам.
Григорий залюбовался на миг. Варвара хмурилась, вертя в пальцах рыжие волосы
– Не могу понять. Чтобы добраться сюда, морене пришлось бы лететь кругом, чуть ли не через Лаллабыланги. И потом… – она повела руками над полом, свистнула – мелодичный, тонкий, переливчатый звук. Сквозняки откликнулись воле чародейки, туман закрутился снова и лёг, ластясь к её сапогам. Сизые полосы его свернулись в грубый, но точный план Кременьгарда. – Не могу понять… – повторила она, острый нос алого сапожка глухо стукнул по дощатому полу.
Зато Григорий внезапно понял. Что в двух шагах отсюда – через две улицы, будет парк и пруд с чёрными утками и белыми, ласковыми лебедями. Не то важно, что белыми, то важно, что царскими. Если сказать, что морена летела мимо дома Колычевых туда – можно с чистой совестью сказать: «Слово и дело». И свалить ночную беготню на крепких парней и волшебниц в лазоревых сапогах и кафтанах нежного, василькового цвета. Покушениями на царя по закону занимается специально заведённый для этого мухабарат, вот пусть они этим и занимаются. Вот только много ли чужие люди набегают на ночь глядя? Пройдут обратно, по следу морены до слободы, найдут мёртвый, выстывший дом, мёртвую Катьку в новеньком гробе. Непонятный, но явно еретический знак у неё на плече. Сожгут тело без отпевания, заклеймят призывательницей демонов и еретичкой. Доложат, что дело закрыто, и уйдут досыпать. А вот Гришке потом от братьев Тулунбековых бегать, всё воскресенье мёртвых и жизню будущего века. За то, что хотя и принятую, но их рода оклеветал и опозорил без вины.