Григорий пялился на них минут пять, пытаясь понять – похоже ли тут что на колдовской круг или восьмилучевой знак проклятого куфра. Крынка с морёными огурцами признательные показания давать отказывалась. Григорий почесал в затылке, обозвал сам себя идиотом и полез обратно наверх.
Звенящий по малиновому колокольчиками голос призрака? Нет, послышалось. Жалко, уже вроде и соскучился по нему. Вышел в сени, обернулся, заметил подпёртую дверь в светлицу. Вспомнил, что вот туда он ещё нос не совал, вошёл, откинув ногой полено. Стукнулся головой об косяк, ругнулся, растворил ставни. По привычке перекрестился и обомлел. Сквозь широкие окна лился неяркий и мутный свет. Доска напротив, на козлах – на ней углем нарисован портрет. Штрих грубый, уголь отсыпался кое-где, но нарисовано ярко, с искусством – лицо на доске вышло чётким и вполне узнаваемым. Широкие скулы, узкие глаза, курчавые волосы шапкой – знакомые Тулугбековские черты. Андрей, Младший из братьев – Григорий узнал его. Разве что угол на картине странный, как будто художник смотрел снизу вверх под углом.
«А оно так и было тогда. Снизу вверх… И солнце светит сквозь волосы, – прозвенел в голове неслышный, призрачный голос. Вздохнул тяжко, зазвенел. Протяжно и тонко, таким заунывным, надтреснутым перебором на похоронах звонят. – Я когда от своих ушла… Еле ушла, зацепили почти на излёте. В подвал забилась, закрылась, лежу, слышу, как двери лоза оплетает. Думала – сдохну прямо там. Сознание потеряла, потом глаза открываю – вижу, несёт. На руках. И солнце светит сквозь волосы… И сам… Красивый…»
Прозвенело – уже не похоронный медленный перебор, а трезвон – малиновый, сладкий, мечтательный…
«Вот таким и нарисовала. Как он меня тогда нёс… Попыталась, вышло только криво, беда… Э-э-эх… Две всего ночи и было его рассмотреть. Короткие… А на третью он в дозор ушёл и на лозу напоролся».
– Э-эх, – также тихо вздохнул Григорий.
Поклонился рисунку, осторожно, спиной вышел из светлицы, аккуратно притворил дверь за собой. Присел на завалинку, выдул сноп искр из трубки – та задымилась, и сизый дым потёк в небо, клубясь, одевая призрак…
– Э-эх, – спросил Григорий, аккуратно подмигивая ему. – Морену ты призывала?
«Не скажу. Отступись, Гришенька, скажи, как по-вашему? „Слово и дело“. Ты с сильным не справишься, плетью обуха не перешибёшь. Зазря ведь, дурень, убьёшься. Зачем мне ещё и тебя за собой тащить?
Григорий дёрнул лицом. Медленно – выколотил о каблук, убрал в карман трубочку. Дунул под нос, разогнал едкий дым. Проговорил, глядя в сизое, прозрачное по-осеннему небо:
– Обидные слова говорите, Катерина, не знаю уж, как вас по батюшке величать. Только знала бы ты, Катенька, сколько раз я за свою жизнь слышал – ты не сможешь, да не получится, да плетью обуха не перешибёшь? И отец мой покойный слышал. Если за каждый раз двугривенный бы давали, мы бы давно в палатах боярских жили. А я как видишь, до сих пор по жилецкой слободе числюсь. Зато совесть перед Богом чиста, а дело сделано. Так и в этот раз будет.
Глава 5
Всё-таки насчёт «поспать» – мысль была дельной. Григорий ненадолго забежал в приказную избу, распорядиться, чтобы после отпевания гроб с телом не закапывали, а отнесли в холодный погреб под церковью. Там и летом, если поставить, молоко не кисло, а по осени даже днём пролитая вода замерзала. Тело спокойно дождётся, когда Варвара сможет его осмотреть. Сам же отправился домой. А там, стоило похлебать щей, которые мать собрала на стол вернувшемуся со службы сыну, как тело охватила тяжёлая сладкая истома. Так что Григорий сразу же завалился на лавку, укрылся овчиной. И проснулся, лишь когда малый повседневный колокол на церковной звоннице отыграл к вечерней службе. Дальше, раз из приказной избы посыльного не было и всё спокойно, да и от Варвары весточка не пришла – на воспоминании о ночной встрече Григорий с чего-то сам себе улыбнулся – занялся хозяйством. С беготнёй последних нескольких дней накопились дела по дому, требовавшие мужской руки.
Так что на следующий день Григорий проснулся в хорошем, светлом настроении. Купола церкви красиво рисуются на бледно-голубом небе, низкое, краснее крови осеннее солнце уже не греет, но блестит ярче летнего. Лёгкий утренний ветерок со своею свежестью и запахом павших листьев, прогоняет рассветные туманы, обдаёт тебя холодком – когда дует с севера, то словно одевает горностаевою шубой – если вдруг задует с юга. В такой день просто не может случиться ничего плохого. Кабацкие – и то постесняются недолить... Посыльный из приказной избы встретил Григория, когда тот не прошёл и трети пути до службы. И судя по красному, запыхавшемуся лицу, бежал парень всю дорогу: