– Беда у нас, господин пристав. Снова покойник.
– Где? – спросил Григорий.
Заранее холодея. Просто так, бегом звать его бы не стали. Только если...
– Речники. Та самая, которая рядом со стрелецкой слободой, напротив университета.
Снова, как и два дня назад, Григорий стоял в той же самой съезжей избе в слободе речников, мерил глазами слюдяные окна и корявые брёвна. И опять хотелось дать кому-то в морду, но не душу отвести, а отогнать дурной сон, в котором он оказался. Разве что не Катерина перед ним лежит в гробу. При жизни покойник был рослый, широкоплечий, но худой мужчина. Ещё не старый, но во вьющихся волосах и кудрявой бороде уже не оставалось ни одного тёмного волоса, они были совсем белы и казались даже серебристыми. Нависшая гущина бровей скрывала глаза, которые уже были закрыты, и две полушки кто-то положил по обычаю. А ещё на покойнике был красный стрелецкий кафтан, да гроб ему сразу нашли хороший.
Всё тот же писарь, в этот раз тянуть и молчать не стал, а сразу начал:
– Зовут... звали Трифиллий по кличу «Молчун», в разрядный список записан по стрелецкой слободе, – и неожиданно вздохнул. – Добрый мужик был, правильный, да судьба ему горестей отсыпала. И наших, первый раз женился на девке от соседей, из стрелецких – а жинка блудить пошла. Прямо на полюбовнике поймали. От неё тогда и родители отказались, и братья перед Трифилием за непутёвую сестру при всех прощения просили. Они хорошо ладили, от родства друг другу не отказали. Потому набор был, три года назад за одного из братьев Трифилий и пошёл. Мол, родители померли, сестра замужем и в Ильмень-город за мужем уехала, я одинокий. Пойду вместо семейного свояка. Потом весточку прислал – служба к Вольным городам занесла, там новую жинку нашёл, дитятко будет. А оттуда его товарищи привезли, сам не свой. Демоны пришли, какая-то химера с неба упала – пол слободы полегло. И жинку его с дитём, откопали потом уже неживыми. Думали – всё, запил, горькую начал. Да тут «Хай ираме Ай-Кайзерин» прокричали, он первый на еретиков пошёл – сразу десяцким взяли. За веру, да царицу бился явственно, до полусотенного дослужился, по ранению лечиться приехал.
Григорий кивнул. Ну да, не просто так в этот раз писарь крохоборить не стал. И свой, знакомый. Уважаемый, раз из простых стрельцов до полусотенного дослужился. Родня есть. И царёв человек, а потому казна скупиться не станет, на похороны-то. Писец продолжал:
– Я же говорил, он с братьями-то первой своей, непутёвой-то, хорошо в ладах. Вот раз один как перст, к ним и приехал погостить, подарки привёз. А утром лицом в реке и нашли... утоп. Из переписной книги вычёркивать, писать в сказку, мол «Божьея волея помер»? – писарь помолчал и внезапно закончил: – Да не может того быть. Чтобы Трифиллий, да вот так? Он там, говорят, в огонь шёл, собой закрывал, еретиков бил. Чтобы так вот, тут Божьея волея?
Григорий не ответил, потому что в кои-то веки был согласен с чернильной крысой. Странное дело. Два дня всего, как убили Катю – и снова покойник, и тоже с ленты вернулся. Не может это быть совпадением. Жаль, призрак Трифиллия и после смерти оказался «Молчуном». Задерживаться не стал, ушёл сразу. Легко и даже радостно – похоже, торопился на встречу к погибшей жене. «Жаль, расспросить бы, что и как... – думал Григорий, провожая взглядом серебристую, уходящую в небо искру. Тёмные облака раздвинулись, пропуская её. – Ладно, значит, придётся как все. Поголовный обыск, разбираться ногами, кулаком, а когда надо – и дыбой. Пока же...»
Отгоняя чувство, что вот только-только уже было, а снова всё повторяется, Григорий вышел на улицу. То же самое золото листьев, золото куполов и креста на невысокой церковной колокольне. Та же широкая улица, крепкие заборы и деревянные, ладные дома слободы. Рогатки поперёк главной и единственной в слободе улицы. В два ряда, а между рядами подчинённые Григория вынесли и положили на козлы тело. Григорий набрал воздуха в лёгкие и громко, на всю слободу рявкнул:
– Эй, люд православный да правоверный, не проходим, кому есть чего сказать по государевому делу и земскому – говорим внятно, окромя Бога единого и пресветлой Ай-Кайзерин никого не боимся. Да заносим по обычаю на упокой души раба Божьего Трифиллия по кличу «Молчун».