– С возвращением, Катя. А я, – Григорий вздохнул, – опять здесь. Не знаешь случайно этого Трифиллия?
«Не-е-ет. Я же не отсюда...»
– Ну... может там, на ленте встречала? Он тоже на Марьям-юрте служил.
«Не видела. Там много ваших полков было. А я там не так долго была».
– Понятно...
Хотя это ничего и не меняло. Ибо чем дальше, тем меньше у Григория было веры в первый вариант, когда сам, случайно, по пьяному делу. Марьям-юрт, Трифиллий и Катерина оба были там. Даже если бы простой стрелец – уже подозрительно, особенно когда «комар» с ножом буквально на днях подсуетился. Вот и причина готовая. Оба могли случайно знать и видеть что-то, даже сами не зная чего. Или только Катерина... Тогда «комар» и засуетился. Убрал свидетеля, а тут царёв полусотник приезжает, да сразу в слободу. Не к покойнице ли идёт? Не к ней ли он приехал? А если они друг друга знают, если Катерина чего-то ему может рассказать или передать должна? Полусотник – человек серьёзный, его слову поверят. Если не самой что-то тайное и особое в приказ нести, а через него передать. Именно так «комар» и будет рассуждать.
Или ещё – причина. Катерина его не помнит, а Трифиллий мог Андрея знать, и про вдову его помнить. Но Трифиллий не по речной слободе, а по стрелецкой теперь, поэтому и у родни именно там на постой остался. Про убийство, тем более чужой в речной слободе, могли пока и не рассказать – но расскажут, всё-таки недавно случилось и какое-никакое, да событие. Так-то «комар» ещё может надеться, что спишут труп и забудут. А вот если целый полусотник к приставам пойдёт, да требовать справедливости за покойницу и вдову своего боевого товарища станет... И с этого боку Трифилий тоже опасен. В обеих причинах – надо заткнуть рот, пока не узнал и шум не поднял.
Григорий затушил трубку, и быстрым шагом двинулся в стрелецкую слободу, к дому покойного. Стоит действительно проверить кафтан, и поговорить с роднёй – может, чего слышали или видели?
Стрелецкая слобода была куда больше речной. Несколько улиц, дома разные, и богатые, и совсем жалкие и бедные. Три подворья родственников Трифиллия стояли рядом и Григорию понравились. Крепкие, хорошие дома, под стать крепким мужикам-хозяевам. Но сейчас даже дома казались унылыми, горечь можно было ощутить далеко от ворот, ещё только идя по улице. Провожали действительно близкого и любимого родственника. Пусть не по крови родню, но по роду. И шли люди, много, заходили на подворье, говорили слова соболезнования, крестились и желали упокоения рабу Божьему Трифиллию.
Покойника уже переодели, потому Григорий представился, даже пайцзы не понадобилось, и попросил дать ему посмотреть кафтан, в котором нашли Трифиллия. Хмурые мужики-отцы семейств сразу напряглись, переглянулись. Один принёс кафтан, дальше все трое не стали уходить, а смотрели, как Григорий снял свой и положил рядом. Потом внимательно сравнивал следы. Ну с учётом, что тело нашли в воде и дождь был... У Трифиллия грязи больше, но места скорее те же, что и у Григория испачканы. То есть спускался мужик сам, ровно, не скатывался пьяным. Если и упал на спуске, то именно скорее от темноты и дождя. Потому оторвавшись от кафтана, Григорий с уверенностью спросил:
– Когда родича обмывали и переодевали, ничего из вещей каких-то не пропадало?
Братья в ответ переглянулись и посмотрели на Григория совсем иначе, появился нехороший злой огонёк:
– Господин пристав, – начал за всех старшой, – думаете – не сам?
Григорий на несколько мгновений задумался. Пристав – человек уважаемый, но чужой и царский. А своим в слободе много рассказать могут.
– О моих словах пока никому. Но почти уверен – не сам. Так что посмотрите, не пропало ли чего. И поспрошайте, может, с кем-то видели его вчера? Но осторожно, чтобы татя не спугнуть. А я тоже... поищу.
Все трое неожиданно поклонились Григорию в пояс, а старшой из братьев сказал:
– Благодарствуем, господин пристав. За внимательность.
Оставалось последнее, перед тем как ходить и спрашивать. Поговорить с приказным боярином. Если Григорий прав, и «комар» это, следы заметает, да так нагло – как бы ниточка не потянулась туда, куда без боярского слова не залезть. А по дороге – тщательно подумать, чего и как сказать.
Зарецкий объездной голова, боярин Зубов, как обычно, нашёлся в приказном тереме в своей рабочей горнице. За столом, полным бумаг. Причём с порога сразу видно шапку, большую, роскошную, подбитую мехом, из-под неё заметно лохматую, на две стороны расчёсанную кустом бороду, словно ещё кусок дорогого меха, только к шапке с чего-то спереди пришит. А дальше судорожно начинаешь выискивать, где же сам боярин. Ибо был тот невысок и широк, по молодости, говорят, был лихой наездник и рубака – охромев после одной из стычек на границе, ходил мало, тяжело, отчего вдобавок растолстел. За глаза его прозвали «зернь» – не только потому, что напоминал своим внешним видом фишку этой азартной игры, но и дела нередко вёл по тому, как зернь ляжет – светлой стороной или тёмной. Впрочем, Григорий, знавший боярина не первый год, умел вести с ним разговор при любом настроении.