В итоге убрал трубку обратно в кисет... в этот момент в него буквально врезался мальчонка лет девяти. Видно было, что пацан долго бежал, тяжело дышал, раскраснелся:
– Дядя пристав, дядя пристав, меня тятя к вам послал. Говорит, зови господина пристава. Дескать, он сказывал, если пропажа какая найдётся – сразу звать.
Глава 6
В этот раз Григория встретил только один из братьев. Оно и понятно, хлопот и без того много – и по хозяйству, и с покойным. Нельзя каждый раз всех мужиков в доме от дел отрывать. Легонько поклонившись, но не гостю, а пайцзе – как знак, что Григорий сейчас выступает от имени царицы и власти, а потому слова будут сказаны как имеющие вес перед законом – мужик начал:
– Дочка старшая у меня вышивать учится. Ей Трифиллий в подарок и привёз ниток, да особых, таких у нас не сыскать. Не золотые и серебряные, вроде нить обычная, а блестят не хуже злата-серебра или разными цветами. Такие нитки в Вольные города из-за моря привозят, а у нас их и нет, почитай. У Трифиллия жинка покойная – мастерица была, вот и свояк в этом и понимал. Так вот, жинка ему такой ниткой кисет и кошель вышила. Память была, никогда свояк с ними не расставался. Мы-то поначалу не сообразили, а Настёна-то, она ещё тогда вышивку рассматривала и такую же дядьке в подарок хотела сделать. Она и говорит: тятя, мол, а кошель-то где? Дядько Трифиллий с ним никогда не расставался.
Григорий на это зло ощерился. Угадал, точно не сам утоп. А тать в этот раз жадный попался. Позарился таки.
– Дочка рисунок сможет обсказать? Найду и татю кулак засуну по самое... в общем, пожалеет.
– Она у меня хорошей мастерицей будет. Всё запомнила. Эй, Настёна, – крикнул мужик, – поди сюда. Тут тебя спросить хочут.
Дочка прибежала сразу, видимо, ждала рядом – всё по тому же женскому любопытству. Молодая ещё, до невестиного срока года полтора, не меньше.
– Вот господин пристав. Я рисунок сделала, вот такой на кисете был, а этот на кошеле.
Рисунки были сделаны отменно, да с понятными пометками – стоило объяснить, как Григорий сразу запомнил, где какой был цвет в узоре, где нить похожа на серебряную, где на золотую. Кому-то добрая жена-мастерица достанется.
– Благодарствую. Много денег в кошеле было?
– Нет. Свояк меру знал, а всё равно себя опасался. Деньги дома оставил, с собой только так – немного посидеть. И кабатчика сразу предупреждал: в долг мне не наливать, иначе утром долг верну да кулаком прибытка добавлю промеж глаз.
– Благодарствую, понял.
Григорий вышел обратно на улицу. Небо всё так же хмурилось и перекатывалось гневными свинцовыми волнами облаков, но дождя пока так и не собралось. Зато подул холодный северный ветер, погнал вдоль заборов мусор и облетевшие листья, закружил, бросая в глаза пыль, а под кафтан заползая уже почти зимним холодом. Голова работала чётко и ясно. Значит, тело обобрали, но не из-за денег, а потому что решили – кошель и кисет золотом да серебром шиты. Дорогие вещи, такие не для себя берут. Тем проще искать. И Григорий даже знал, с кого начать.
Юнус-абый личностью был удивительной, и судьбы – хоть сейчас песнь придумывай и в базарный день за гроши да полушки перед людьми пой. Лихой разбойник в молодости, когда его ватага брала купеческие струги на абордаж, зычно и весело кричал: «Сарынь на кичку!» Сколько верёвочке ни виться, конец всегда один. Некоторые сколько-то серебришка нагребут да завяжут вовремя. Скроются и в самую глушь забьются. Остальные весело да хмельно будут брать с купцов добычу, прокутят в кабаке да с весёлыми девками, чтобы снова по воде рвать жилы на вёслах и орать: «Сарынь на кичку!». И так пока мера терпения купцов не переполнится, да пойдут по следу ватаги царёвы стрельцы – кого из варнаков в цепях на каторгу, а кого и развесят сушиться на верёвках.
Тогда ещё старшой ватаги Юнус-мурза был умён, осторожен, от крови не хмелел и свою ватагу железной рукой держал. Потому купцов щипал в меру, кровников старался лишнего не плодить, оттого продержался не сезон и не два, как все, а семь вёсен. На восьмую к нему в тайное логово явился человек из мухабарата, не боясь и не скрываясь. И сказал: выбирай, мил человек. Или сослужишь царёву службу, а за это грехи простятся, или же схватят вас по «Слову и делу». Юнус-мурза и его ватажники выбрали первое. Факта службы царёвой не скрывали, а зачем их наняли и куда – молчали. Вернулся из того похода один из пяти ватажников, половина вернувшихся вскоре померла. Атаман в походе словно не только лихой задор ушкуйника растерял, но и десять лет жизни обронил. Постарел, лет на пять старше Григория был, а выглядел так, словно уже вторую половину века начал жить.