Остепенился, в столичном граде осел, жену молодую себе взял, да необычным делом занялся. Взял на откуп долю в царёвом кабаке, да вместо обычного кружала заделал несколько изб, в каждой подавали еду на разный манер. Хочешь – вот тут алеманских блюд подадут, а в соседнюю трапезную пойдёшь – чинская кухня, а в третьей – свои, Кременьгардские. Многие к нему ходили полакомиться... да не многие знали, что основной свой доход теперь уже не Юнус-мурза, а Юнус-абый с другого имел. За глухоту и слепоту.
Среди нескольких теремов в глубине имелся один, особый, куда постороннему ходу не было. В тамошней трапезной встречались и решали разногласия друг с другом ночные авторитеты. Ещё там можно было встретиться с татем и нанять того на разбой... Юнус-абый всем обещал спокойствие и безопасность – девок в его трактире не было вообще, даже заказы разносили крепкие парни. И ещё владелец гарантировал сохранение тайны разговора: сам подслушивать не стану и другим не дам. Хотя это, понятно, для своей же безопасности – кто и о чём сговаривался, если хозяин не знает, то и вины не несёт. Говорят, услугами Юнус-абыя пользовались давно уже не только тати... Будь на то воля Григория – он трактирщика загнал бы на каторгу, за содействие. Но приказные бояре простых приставов не спрашивали, а считали, дескать, если трупов на улицах меньше будет, как и поножовщины – пусть между собой решают. Оставалось, проходя мимо, лишь скрипеть зубами. Зато сейчас эта вот разбойничья малина могла изрядно подсобить по делу Трифиллия.
Заведение Юнус-абыя стояло не то чтобы в центре города, и не на краю, серединка на половинку, но в приличном районе. И всё равно народу было много, разного, и столичных жителей, и приезжих. Хотя они-то про занятия хозяина и не подозревали, пришли поесть и выпить. Григорий затесался в толпе, но шагнув на подворье трактира, не в трапезную пошёл, а свернул в сторону. На дорожку, что вела мимо двух амбаров сразу к «особому» терему. Путь ему было преградили двое дюжих молодцев:
– Нельзя. Сюды только тем, кому хозяин дозволит. А вам, уважаемый, если поесть – это вон туды в трапезную...
Григорий радостно ощерился, наконец-то повод есть. И с маху, со всей силы врезал в живот ближнему парню, а когда тот согнулся – добавил сапогом. И тут же раньше, чем другой схватился за висевшую на поясе обитую войлоком дубину, сунул в рыло золотую пайцзу:
– Именем Ай-Кайзерин и по делу государеву. Бегом меня к хозяину веди. Мне лишь поговорить. Но не дай разговору не быть – ты у меня первый плетей получишь.
Парень посмотрел на Григория как ежа проглотив, дальше сглотнул и махнул рукой за ним идти. Может хозяин и запретил кого пускать, но попадать между его словом и словом пристава не хотелось.
Трапезная, куда привели Григория, была небольшой, хотя и ладной. Стены досками отделаны лакированными, да красиво украшены шамаилями – когда суры из Корана складывались в картины. За столом сидел сам Юнус-абый и пять человек разных возрастов, в кафтанах и зипунах. Судя по всему, только-только сели и за еду, и за разговор. На пайцзу в руке Григория, кроме хозяина, остальные смотрели как на гадюку.
– Доброго дня голосу царицы, – радушно приветствовал незваного гостя Юнус-абый. Как будто к нему приставы по семь раз за седьмицу вламываются. – Присоединишься ли ты к нашему столу как дорогой гость? Дело пытаешь али своей волей к нам на хлеб-соль заглянул?
Остальные молчали, совладали с собой, отныне по лицу прочитать ничего было нельзя. Григорий не стал садиться на предложенную лавку, а взял из угла и поставил себе другую. Затем достал из-за пазухи листы с рисунками и хлопнул их о столешницу так, что посуда вздрогнула:
– Значится так. Лясы мне точить некогда, а тут я... А вот по какому делу – это как разговор у нас сложится. Просто поговорить – или по «Слову и делу», это уж как бабки после нашего разговора выпадут.
В горнице после этого аж заискрило от тревожных взглядов, которым теперь смотрели Юнус-абый и его гости. Как в громовую башню молния ударит, вокруг грозой пахнет, а волосы рядом дыбом встают, так и сейчас волос шевелился и бурей запахло. Той бурей, после которой дождём с плахи кровь течёт.