Посреди буйной толпы расположилась толстая торговка с ручной тележкой, нагруженной пузатым, медноблестящим и уютно дымящимся самоваром, стопкой чашек, подносами с румяной и яркой выпечкой и превращённой в прилавок резной дубовой доской. Григорий улыбнулся, проходя мимо, воспользовался суетой и тем, что тётка зорко наблюдала за сновавшей неподалёку ватагой пацанов – как бы не своровали чего – и сам быстро стянул у тётки ароматный пирожок.
«Пайцза – золотая, кафтан – зелёный, голос, согласно печати на пайцзе – царский. А пирожки воруешь...»
– Так вкусные же. С капустой. И вообще, – усмехнувшись, ответил Григорий.
Откусил свежестыренный с лотка пирожок и улыбнулся осеннему, неяркому и прозрачному солнцу. Звенящий, неслышный голос Катьки между ушей терялся и плыл в этом шуме. Ехидный, слава богу, уже:
«И не стыдно, господин правоохранительный?»
– Попался – было бы стыдно, а так нет... – улыбнувшись снова, ответил ей Григорий.
Вернулся назад и купил у торговки заодно булку маковую, взял крепкого густо-рудого цвета чёрного чая в пиале. Степенно выпил, по обычаю – кинул две полушки на дно пиалы, украдкой подкинул туда и третью, улыбнулся, услышав тихий смешок меж ушей. Улыбнулся румяной чухонке за прилавком-тележкой, подумал, налил себе из самовара ещё. Прошёлся с пиалой в руках, потом встал возле торгового ряда, облокотившись спиной о дубовый прилавок. Пил чай, смотрел и слушал, навострив уши.
Чернокрылые галки хлопали крыльями, напротив, на церкви. Над синей маковкой зазвонили тягуче траурные колокола. Эхом долетел хриплый бас дьякона: «Болярину Морозову и прочим, что были с ним. Вечная па-амя-ять»… Из проулка вывернул, нещадно трясясь и скрипя, разукрашенный, яркий, расписанный фениксами возок – колымага, остановилась у белокаменных врат. Из неё вышла боярышня в рыжей шубе, степенно вышагивая, служанка вела её под руку. Боярышня, медленно пройдясь вдоль рядов, скрылась в церковных вратах. Григорий заметил рыжий лисий хвост у неё на плечах, огненно-рыжую, выпавшую из-под платка прядку. Кивнул сам себе, дунул в усы, улыбнулся. Прислушался вновь.
У соседнего прилавка за деревом слободские кумушки обсуждали дела... Та-а-ак, интересно. Не зря Катька сердито, по-кошачьи зафыркала. Григорий же подобрался и весь обратился во слух. Обсуждали кумушки как раз Катьку и его самого, господина пристава, сплетая узлы в истории воображением, цветистым и ярким.ю как узорные платки на плечах. Одна из них как раз увлечённо рассказывала…
«Как Григорий, только-только, якобы освободившийся из царёвой каторги на Лаллабыланги»...
Гришка нахмурился было, зато Катька ехидно захохотала призрачным голосом. Ну а разрумянившаяся то ли от лёгкого морозу, то ли от своих выдумок женщина даже явись пред ней призрак под ручку с Григорием, вообще бы ничего не заметила. Настолько увлечённо расписывала, подбирала и разукрашивала в рассказ детали, долженствующие если не убедить, то поразить «обчество» до глубины души. Детали получались цветистые, яркие, вроде статьи, по которой Григорий якобы на Лаллабыланги томился. Тяжёлой, но уважаемой в народе пятьдесят восемь с хвостом: «Кидание царёвых должностных лиц с колоколен и башен призывных». Собеседницы впечатлялись, Гришка тоже немножко загордился украдкой, довольно задрал в небо нос. Катька фыркнула, тихим звоном колокольчиков растёкся её голос прямо между ушей. Мигом сменившийся на набатный, давящий трезвон, когда кумушка продолжила свой рассказ, улыбаясь и сверкая глазами: «Про то, как вернувшийся из морозного Лаллабыланги Гришка нашёл полюбовницу в объятьях финского чёрного колдуна...»
На этом моменте, к чести зареченских – суровое: «Ты ври, да не завирайся», – прозвучало не от одной лишь Катьки. Собеседниц кумушки продолжение тоже не привело в восторг. Над прилавками полился буйный обмен репликами, который Григорий заслушал внимательно под коричнево-рыжий, тягучий чай и хруст румяной маковой булки. Дескать, Катерина-покойница, она была правильная и не из таковских. И даже Сеньку Дурова, целовальника и первого на слободе кобеля пару раз отоваривала при всём честном народе поленом.
– Было дело? – спросил Гришка чуть слышно.
В ответ услышал короткий вздох меж ушей.
Ну а рассказчица тем временем настаивала, дескать, финский колдун – он всем чернокнижникам чернокнижник и всем колдунам колдун. Может кому хошь глаза отвести и кем захошь прикинутся... Вот и прикинулся Гришкой так, что и не отличить стало, а когда настоящий Гришка обман увидел – в оборотня обратился, по слободам волком бегает, колдуна того ищет и как найдёт...