В итоге поперёк арки легла здоровенная дубовая доска, на ней – трехвёдерный, алой медью сверкающий самовар, ну а старый цвайхандер повис на стене вместо вывески. Сам же минхерр Пауль встал за доску и пошёл торговать всем подряд «распивочно, раскурочно и на вынос». В торговле битый жизнью немец предусмотрительно не зарывался, нательных крестов, юбок и учебников физики в заклад не брал, со всеми, кем надо и полагается – делился. Да и к тому же исполнял «в нагрузку» свежевыдуманную в университете должность декана: то есть с дубинкой на плече и старым кошкодёром на поясе обходил по ночам корпуса, гоняя по углам игроков в зернь, влюблённых и силу нечистую. И травил байки за стойкою по утрам, под кружечку безуказного, но вкусного пенного.
Григорий к нему очень удачно сегодня зашёл. Как раз между обеденной байкой и вечерним обходом. Облокотился о стойку, подмигнул сидящему на бочке минхерру Паулю, улыбнулся, спросил:
– Как оно нынче, в чертоге знаний? Как дела?
Минхерр Пауль улыбнулся, сдул пену с дубовой кружки, шевельнул густой бровью в сторону и спросил:
– Какие именно дела? Короткое замыкание и шаровую молнию на втором этаже коллегиума аль-физис? Плохое настроение достопочтенного Бастельро-гази, профессора геомагии? Достопочтенный усад Аллауддинов снова не отпустил бедолагу на войну, но это, согласитесь, не повод кидать в почтенного ректора «могильной плитой» прямо на учебном совете... Коллективное заклинание, сотворённое ночью на третьем этаже женского общежития? С ведьмовским кругом, восковой куклой и прочими делами, которые пожилому, но доброму майнхерру Паулю пришлось по-быстрому заметать под ковры? Заклинание, между прочим, было на приворот. Да, да, старый-добрый ведьмовской приворот одного лохматого юнгхерра в жилецком кафтане наизнанку...
– Это супротив закона Божьего... – сказал Григорий, по-быстрому, опуская глаза. – и физического, потому и не работает ни хрена.
Уши словно загорелись огнём. Между ушей пошёл ехидно хихикать призрак.
– Ладно, юнгхерр, хорош вокруг да около, признавайся, к кому залез в этот раз? Кого старому Паулю завтра утешать за кружкой придётся?
– Ну, так уж и утешать... И вообще, пора и забыть – я уж и сам забыл, как давно сюда к вам в последний раз лазил. Ладно... тут Григорий замялся, почесал в затылке, постаравшись изобразить смущение.
Старый ландскнехт усмехнулся, смочив в пиве густые усы.
– Есть тут одна. Красивая, что мечта прямо...
«Чего»? – колокольчиком прозвенел Катькин голос между ушей.
«Не вру, Кать. Правда», – улыбнулся сам про себя Григорий и быстро продолжил:
– Как увидел – так себя забыл, что только имя узнать и догадался...
– Догадливый ты у нас юнгхерр... Тут «красивых что мечта прямо» – пять курсов и ведьмовской ковен. С кафедры-то хоть какой?
Вот тут Григорий задумался. На мгновение, потом с трудом удержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу и не обозвать себя вслух идиотом. Катька говорила, что сукно получила в премию за перевод, значит, либо кафедра у неё была языковая, либо литературная. Но западные еретики в языках немощны, в восточных и южных – особенно. Будь языковая – у Катьки вся комната была бы в учебниках арабского и фарси. Значит, литературная, «младшего барчука» Колычева, но тот говорил, что не знает убитую. Интересно девки научные пляшут...
Подумал Григорий, ответил – почти наобум, испытывая догадку на прочность:
– С литературной...
Увидел, как густые брови Пауля Мюллера сходятся, услышал, как глухо брякнула дубовая кружка о стойку. Потом и сама стойка отодвинулась, вышла, скрипя из пазов. Противный звук. И рука у майнхерра Пауля тяжёлая.
– Та-ак... А ну-ка, юнгхерр, зайди-ка сюда, bitte.
Звон в ушах, резкий, сорвавшийся на крещендо, беззвучный Катин крик: «Осторожно!» Глухой «бум» удара, пролетевшего мимо плеча – и всё в один миг, один короткий удар сорвавшегося вскачь сердца. Григорий по-кошачьи зашипела, извернулся, пропустив удар мимо себя. Тяжёлый, как гиря кулак майнхерра Мюллера пролетел мимо.