«Какой Ангел?» – прозвенел в ушах чистый и тихий звон.
– Чего? – спросил Григорий, эхом, в тон призрачному, звенящему меж ушей голосу.
– Ну у нас говорят такое... Про людей, видевших некое... шайзе, ну скажем так. И крепко шайзе этим покалеченным. И так в последнее время что-то крепко задумчивая была. А тут ты, юнгхерр кобель. Я как тебя увидел – испугался, что её через кобельство твоё потом из реки вытаскивать придётся. Ну, извиняй... – проговорил Пауль.
Потом они на пару с Гришкой крепко задумались, оба, дружно теребя лохматые бороды. Чёрную и короткую – у одного, длинную, седую, лохматую – у другого. Григорий сообразил первым, спросил про Сеньку Дурова, целовальника: какого лешего, мол, этот крутится здесь. Получил снова облом – по университету целовальник крутился долго, но без видимой причины. Во всяком случае, без видимой его, Пауля Мюллера старыми глазами. Катерины избегал. Один раз – вообще в кустах садовых прятался, напоровшись на неё во дворе. Хотя... Видел за кружкой пива, как он болтал в саду с мэтром Теодором, помощником боярина Павла Колычева. Впрочем, болтать не грех по нынешним временам. Если не о царице и матерно, но такого Пауль Мюллер не слышал. В отчаянье Григорий вспомнил и спросил его про кинжал. Не видел ли у кого на поясе клинок с узким лезвием. Облом снова – старый ландскнехт лишь удивился, надевая обратно на пояс свой меч. Усмехнулся, поднял кустистые брови, протянул
– Да вы, молодые тут все с зубочистками ходите...
«Ну да, – сказал сам себе Гришка, смерив глазами массивную фигуру старого Пауля, – на фоне его боевого цвайхандера или хотя бы кошкодёра, висящего сейчас на поясе у минхерра Мюллера – любой нож зубочисткой покажется».
А минхерр Пауль пожал плечами и сказал:
– Очень помочь хочется, а особливо того, с ножом в реке утопить. Но больше ничем не пока не могу. Ну разве что пистоль на время одолжить. Нюренбергский, с хитрым кремнёвым замком, удобным для допроса с пристрастием, – потом оправил дублет, отряхнул в руках и натянул алую беретку на седые волосы и ушёл. Сказав напоследок: – Женился бы, говоришь? Э-эх, даже жаль, юнгхерр.
Григорий встряхнулся, оглядел тёмный и глухой угол меж белёными стенами. Нашёл в углу бочку, полную стоячей воды, потянулся, ополоснул лицо. В зеркале воды тенью мелькнул Катькин профиль, между ушей, эхом прозвенел чистый малиновый звон. Неслышный, печальный и вместе с тем мечтательный голос:
«Знаешь, Гришь... А пошла бы. Замуж и навсегда».
«Э-эх, Катька. Не трави душу», – подумал Григорий в ответ. Машинально снова сжал кулаки, долбанул в стену – тяжко, аж гул пошёл. Подумал, что зря не взял у минхерра Пауля Мюллера его замечательный пистолет. Впрочем, фитили его жилецкого, винтового ружья для допроса всяких неведомых и с пристрастием годились не хуже.
Глава 10
Пока Григорий с минхерром Мюллером вели свои разговоры за стойкой, на дальнем дворе Варвара спокойно, на правах ветерана, оккупировала временно оставшийся бесхозным самовар и глубокую чёрную пиалу с фениксами. Сидела, привалившись к стене, пила чёрный тягучий чай, хрустела реквизированными баранками, бездумно смотрела на ангелов, пляшущих на игле громовой башни. Конечно, таких ангелов она сколько угодно могла наколдовать и сама. Но всё равно. Чёрная, кованая игла громовой башни, тёмные дождевые тучи, и на их фоне – пляска сиреневых, голубоватых и белых огней, танец с вуалью – полотнищем прозрачно-тонкого лилового света. Огни святого Эльма, красивый, но сугубо побочный эффект контрольной по физике, в коллегиуме где-то внизу. Картинка завораживала, будто и вправду – ангелы с крыльями вели в вышине страстный и медленный танец. Григорий говорил – в её честь. Врал, конечно...
– Расселись, понимаешь ли, тут. Герои, понимаешь, джихада, – прошипел кто-то рядом.
Почти под ухо. Варвара повернулась – отрывать глаза от волшебной пляски было лениво и больно, поэтому она посмотрела вниз мельком, буквально одним глазом. Стайка в чёрных и синих студенческих кафтанах, пятеро крепких парней и незнакомые девицы со старших курсов. Эмблемы на пайцзах-пряжках: кирка и молот геомагии, звериная пасть, змея и чаша медиков. Рукоятки кинжалов на поясах повёрнуты из студенческого «за спиной» положения – вперёд, под ладонь, отчего вид у всех был решительный и грозный не по делу. Для повоевавшей Варвары – смешной. Всё одно, к третьему-пятому курсу студенческие кинжалы обычно стачиваются до пыли, чтобы освободить место шпаргалкам по богословию.