Вновь голос Катерины между ушей. Слава богу, собравшийся уже, холодный и сильный голос:
«Так, Григорий, готовься прыгать. И скажи... Хотя нет, не сможешь, дай я сама...»
Челюсть вдруг занемела, из горла сам собой рванулся непредставимый, непередаваемый человеческим голосом звук. Булькающий, тяжёлый, оставивший запах тины и тяжесть внизу живота. Он протёк по воздуху, хлестнул лозу как кнутом. Та замахала соцветьями, вспыхнула и заверещала, опустив кинжалы-цветы. На миг освободился проход, и Григорий прыгнул туда. С места, прыгнул, прокатился кубарем по земле. Вскочил, оглядываясь – лоза позади него. Выпрямилась уже, вновь тянулась к нему, сияя лиловым в ночи и махая тошнотворно воняющими лепестками.
– Ах ты ж гадость! – рявкнул Григорий
Подхватил с земли длинную, тонкую жердь. Хватил с маха – ближайший цветок отшатнулся, противно заверещал и лопнул в облаке искр. Второй прянул, выбросив кинжал-соцветие, одним ударом развалив деревяшку напополам. Выпрямился, угрожающе подняв на Григория лепестки. Ещё три ползли, извиваясь, по сторонам, вереща и озаряя землю вокруг призрачным лиловым сиянием. Звон в ушах – снова, неслышный, отчаянный крик:
«Берегись!»
Григорий отпрыгнул. Там, где он стоял только что – развернулся из лиловой искры новый цветок, встал, вереща, подняв меж лепестков острые кинжалы-соцветия.
– Да мать же твою! – прошипел Григорий, снова отскакивая.
Охнул, взмахнул руками – сапог с противным скрежетом проехал по мокрой земле. Адский цветок бросил вперёд лепестки. Меж ушей – снова, срываясь на визг, забился, заорал Катькин голос.
– Да гори ж ты!.. – рявкнул в сердцах Григорий.
Внезапно у него на ладони сверкнул рыжий огонь. Сверкнул, загорелся яркой, оранжевой искрой, слетел на адский цветок. Тот упал, вереща. Мышь-демон закрутился, выжигая его. Поднялся, умываясь, на лапы.
– Хороший...
Другой цветок выбросил соцветие, пытаясь достать мышь жалом – клинком. Не достал. Григорий, опомнившись, сорвал пояс, раскрутил в воздухе. Тяжёлая пряжка встретила в полёте цветок, разбила его, рассекла и развалила на части. Тот смешно, на свиной манер хрюкнул и тоже опал, дрогнул и рассыпался волной тонкой, удушливой пыли.
– Ага! – зло рявкнул Григорий, пытаясь достать пряжкой с размаху оставшиеся два хищных цвета.
Не вышло – те отшатнулись синхронно, пропуская свистящую медь над собой. Также синхронно бросили цветы-жала вперёд. Одно распороло отстёгнутый – слава богу – рукав, второе упало, взрыв клинком-когтем землю. И выпрямилось, свистнув в пяди от носка сапога. Пошла искать, закрутила в воздухе лепестками. Противный и сладкий запах ударил в ноздри, волной. Цветы загорелись опять, края их вспыхнули, засияли лиловым призрачным пламенем.
Мышь-демон пискнула, подобравшись опять для прыжка. Григорий упёрся, пошёл снова раскручивать над головой свистящую медную пряжку. Внезапно в ушах – опять крик-звон Катерины, по коже – сухой ветер, волной. Ледяной, холодный. Цветы заверещали, закрутились как бешеные на стеблях, поворачивая в небо жала соцветий. Ледяной вихрь свистнул и одно распалось, лишь пыль взлетела в небо кружась. Последний цветок заверещал, забился и умер, распоротый напополам. Серебристым клинком – пальцем парящей над речной водой Морены.
Туманный демон еретиков замер, поднявшись в воздух, шесть стрекозиных крыльев держали его над водой. Поднял руку с длинными пальцами-лезвиями. Четырьмя и один обломан у середины.
– Здрастье... ни к селу ни к городу брякнул Григорий.
Одёрнул висящий пояс, наклонился, не думая – наклонился, сгрёб в ладони огненную мышь. Морена – тоже боевой демон еретиков, её изломанная призрачная фигура беззвучно парила, и сквозь неё просвечивали волны Суры. Мерцала лунным светом, переливаясь, ледяная крошка, летела с демона на землю искрясь. Глаза её – две тёмные точки, глубокие, не отражающие свет. Они мигнули – закрылись и открылись на миг. Холодная тварь повернулась, паря бесшумно на радужных крыльях. Замерла, смотря мимо Григория, вдаль, уставившись на тонкий шпиль башни призыва. Подняла палец-коготь вверх. И растаяла, исчезла без звука.
– Вторая стража ночи, ясно, все добрые люди спят! – где-то у рогатки, вдали, проорал сонным голосом караульщик.
Григорию осталось лишь выругаться – не выбирая слов, цветистым жилецким матом.
Катерина – звоном прямо между ушей – повторяла особо запоминающиеся фразы.