– Кать, что это было? – спросил Григорий, с трудом, но загоняя на место ремень.
Нашёл сухую ветку на дереве, скормил огненному мышу. Тот фыркнул беззвучно, пустив на ладонь сноп тёплых, не обжигающих искр.
«Это... Гришь, погоди. Призыватель должен быть где-то рядом».
– Насколько рядом? – спросил Григорий.
Умудрившись одновременно застегнуть пояс, отпрыгнуть заячьим скоком в кусты и оглядеться, провести взглядом вдоль берега. Тёмная стена косогора, деревья – чёрные, шелестящие на ветру контуры и тишина. Городская, шипящая в ушах тишина.
«Вроде бы... Даже теоретически, это сложный вопрос... У меня лично при жизни получалось с трёх вёрст. Но новичку надо быть в прямой видимости».
– Ну тогда...
Григорий огляделся снова, прислушался. Вроде услышал чьи-то шаги. Точно – шаги впереди, мягкий шелест сапог по мокрому косогору. Выхватил нож-засапожник, рванулся бегом на звук. Вдалеке кто-то чертыхнулся и побежал. Шлёпнулся, был слышен глухой звук удара, ругательство, треск ветвей. Собачий, тревожный лай. Ленивый, впрочем, на своего, для порядка. Через мгновение собака облаяла уже Григория – уже не так, а яростно, как чужака, сурово и со знанием дела. Григорий отшатнулся, оглядел слободской, крепкий, без видимых дырок забор. Леший знает чей за ним дом – Григорий почесал дважды в затылке, пытаясь вспомнить план слободы, но так ничего путного и не вспомнил. Пара полусмытых следов на земле, в одном острый нос сапога чётко врезался в землю. Тоже мимо, такие здесь почти что у всех.
– Катя, не видела, кто это был?
В ответ прозвенело виновато между ушей:
«Нет, извини. Не догадалась».
– Ладно, – проворчал Григорий, пошёл обратно по следам остроносых сапог. И тут поймал снова, то, что франкские лекари зовут дежавю. Вроде на тех же кустах, что и в прошлый раз, когда ловили Жиряту-варнака. Хорошие кусты, колючие, острые – они взяли клок от кафтана тогда. А сейчас им на шипы попалась золочёная, тонкая нитка.
Где-то, спустя полчаса, поломав в сердцах пару ни в чём не повинных деревьев и едва не поймав башкой пулю от самопала – караул у затона, да мать их растак, угораздило же мужиков проснуться не вовремя. Короче, где-то спустя полчаса слегка успокоившийся, и порядком уставший Григорий сел на камень у тёмной воды, набил трубку и начал думать.
«Наконец-то…» – прозвенел в голове призрачный голос. Ехидно так.
Григорий степенно проигнорировал. Собачий лай, ленивый, как на знакомого, и яркая нитка от щегольского кафтана с золотым тонким шитьём складывались в Сеньку мать его Дурова, целовальника. Увидел, получается, Григория в университете, метнулся – речник благо, ему волшебный сом без надобности – обратно, взвёл колдовскую засаду. Зачем и как? Непонятно, но никуда не денется – на допросе расскажет зачем. Как допросить? Тут Григорий затянулся, выдохнул клубок ароматного дыма из трубки, понял, что просто вломится, размахивая царёвой пайцзой – дело глупейшее. Дуров – это не Охрим, давно пропивший достоинство человеческое. И не богатый, но отколовшийся от «обчества» варнак Жирята. Тут на крик мигом подвалят десяток-другой целовальников, дружков Стеньки по ночной страже, и пайцза не сильно их впечатлит. В реке её сому показывать, разве что, а он читать не умеет. Взять своих из жильцов, да побольше и боярина уговорить для почёта? Ага, щас, слободские такую компанию ещё на рогатках увидят, вполне резонно решат, что власть приехала печные трубы и бани для безопасности проверять и пойдут, по обычаю, встречать гостей дорогих стенкой на стенку. Речной на жилецкую, получится весело, конечно, но... Ладно, в любом случае – не вечно же Стенька будет сидеть в слободе. А если даже и будет, то... Григорий повернулся, окинул взглядом тёмные деревья на косогоре, потом чёрную воду Сары-реки. Улыбнулся, взлохматив усы. Как там боярич младший, Павел Колычев говорил? Будет из Стеньки хороший сюжет для франкского романа. Ладно, пока подождёт. Пока...
Подумал Григорий, подумал да, поднялся. Всё таки выколотил погасшую трубку об каблук. Нашёл сухую щепку – мышь-демон тут же вылезла, помотала жалобно головой. Григорий усмехнулся в усы. Спросил у плывущей по-над волной дымной, призрачной тени:
– Кстати, Кать... Что ты там у реки меня сказать заставила?
«Это, ну... – призрак озабоченно почесал в голове, голос на мгновение дрогнул, замялся... – Это вообще-то не переводится никак. Но ближним аналогом в нашем языке будет «мать вашу через колоду налево».
– Ничего себе...
«На языке высших демонов. Эта лоза по классификации – демон низший. То есть неразумный, вроде нашей огненной мышки. Только в отличие от мышки, тупой и хищный, что твой рубанок. Но для высших они оба – еда. Вот лоза от тебя и шарахнулась».