– А пошли.
И они пошли. Как раз пока сидели за едой, тучи разогнало. Солнце светило бледным и жёлтым осенним светом, небо голубело, прозрачное и высокое. Сначала просто ходили просто по городу. Дальше ноги занесли их на Зареченский рынок. Громко кричали вокруг торговки, слободские кумушки в цветастых пуховых платочках с продавцами степенно переговаривались или пронзительно ругались скрипучими уверенными голосами. Пела шарманка, раешник у деревянного райка сыпал прибаутками, зазывая «обчество». И Варвару потянуло посмотреть на «Честного таможенника из Гуаньчжоу». Сюжет детский, конечно и рисовка грубая, но Григорий тоже неожиданно для себя увлёкся, глядя в окошко на лихое мельтешение подсвеченных фонарями картин. Под речитатив и весёлые прибаутки раешника, смеясь, засмотрели и «Аль-вахид в небесех», и еле сбежали от его совсем уж развесёлого продолжения.
За угол, на площадь, под тень раскидистого и могучего тёмного дуба. Златая цепь висела на нем и черный, лохматый кот ходил там, заклятый чарами древней «благодатной» царицы. Глухо мявкал, потом встряхнулся, оскалив пасть, закричал по волшебному, человеческим – но дурным до ужаса голосом:
«В последний час. Во славу божию и пресветлой Ай-Кайзерин полк индрик-датка Мамаджан совместно с ополчением Вольных городов одержали победу над форпостостом еретиков, овладев селением Большие Камни».
– Вчера Камни, сегодня Камни – тьфу. Вот при Федоре-то царе – мамонтов в Рейне купали, – выругался глухо какой-то смутный, потрёпанного вида мужик.
Григорий внезапно поймал в пальцах тяжёлую, тоскливую дрожь. Протолкался, стукнул мужика по шее, сверкнул в морду – свирепо – царской золочёной пайцзой. Прошипел:
– Ты, парень, хоть малые, для начала, возьми.
Варвара дёрнула его за рукав. Мужик, охнув, растворился в толпе, пока его не прихватили за хулу на войско Ай-Кайзерин, а то и на царицу. Григорий лишь хмыкнул вслед, сам встряхнулся и взял Варвару под руку, повёл прочь. По набережной, мимо аккуратных, весёлых и ярких фахтверковых домиков аллеманской слободы. Толпа крутилась, перекликаясь разом на сто голосов. Григорий стряхнул с рук дрожь, шепнул Варваре тихое:
– Извини.
– Спасибо, наоборот. Чёртовы Камни, их там, на том направлении в самом деле десяток штук. Хоть один еле-еле разгрызли.
Повисло неловкое молчание было, но музыка разогнала и его. Шум толпы взвихрился, пропела под ухом скрипка, унося дурные воспоминания прочь. Григорий кинул монету, длинноволосый скрипач-ромей кивнул с достоинством, принимая плату. Заиграл снова что-то весёлое, быстрое – прекрасной даме, как он сказал. Варвара подняла ветер музыке в такт, закрутила в танце жёлтые листья и расплылась в улыбке.
Посреди буйной толпы расположилась толстая торговка с ручной тележкой, нагруженной пузатым, медноблестящим и уютно дымящимся самоваром, стопкой чашек, подносами с румяной и яркой выпечкой и превращённой в прилавок резной дубовой доской. Григорий улыбнулся, проходя мимо. Как бы воспользовался суетой и тем, что тётка вроде бы смотрит в другую сторону, утянул для Варвары ароматный пирожок – на самом деле специально делал это медленно, предварительно подмигнув хозяйке и сунув той в руку монетку в оплату. Тётка смотрела укоризненно, мол, «все вы молодые одинаковы». Но подыграла, «не мешая перед девушкой показать удаль». Варвара за это Григория легонько поругала, но пирожок взяла и съела, заодно взяв у тётки ещё и чаю. Причём, судя по тому, как она переглядывалась с тёткой, хитрость раскусила сразу. Но выдавать, что заметила – не стала.
А дальше пошли на берег реки. Осенний перелёт уже кончился, и на заливах, реках и отмелях уже не стало огромных стай водяных птиц. Зато пестрели на воде жёлтые и красные осенние листья, сверкая яркими пятнами среди тёмной воды Суры-реки. Вздохнёшь полною грудью сырой, но душистый осенний воздух и сразу на душе благодать. И можно просто молча сидеть рядом на обрубке кем-то срубленной берёзы, невесть с чего брошенной. И хорошо. И не надо никаких слов.
На церквах зазвонили к вечере, и глашатаи с башен прокричали протяжно, вплетая свой голос в звон колоколов. Холодный ветер хлестнул их обоих, взвыл в ушах горькое – пора домой. И в догорающем закате листья срывались им вслед и догоняли ветер, кружились, не касаясь земли. Большие алые звёзды поднимались уже, вспыхивали одна за другой – яркие над тёмной, зубчатой линией горизонта.