– Гришка, ти-ихо! – рявкнул боярин. – Докладывай по делу да по существу, что там.
– Заклинательный круг там, Пахом Витальич. Знак куфра, капище для вызова демонов. Откуда взялось – Бог весть. Может, схему трофеем с войны привезли, может – боярич не только с варнаками знался, а ещё и с еретиками. А Бог его знает, что ещё может. Пусть лазоревый думает, он у нас государственный человек, у него голова большая. И, кстати, парни – лопату дайте ему. Заодно мертвецов похоронит.
На удивление – махбаратчик даже не изменился лицом. Дёрнул слегка бородой, сказал, спокойно, перекинув поводья из руки в руку:
– Напрасно, Григорий Осипович, напрасно вы так. Одной царице служим, одно дело делаем. Там ещё что-то было?
«Ишь ты, с «вичем» назвал, – про себя подумал Григорий, на миг удивившись. – Чуть не в бояре меня записал, хотя и рановато. Видать, всё-таки проняло его, почувствовал что-то. Живой, оказывается он ещё, под кафтаном-то своим».
– Вот ты сходи, мил-человек, поищи. И, кстати, парни, дайте ему лопату и впрямь. Два трупа на улице и два в доме, махбаратский лазоревый плащ, пусть хоть своих похоронит. Они честно погибли, с оружием и жизни не пожалев, пытаясь людей в доме спасти. Не смогли, но по совести ушли. А мы...
– А ну, молчать! – рявкнул боярин, мгновенно наливая лицо красным, яростным гневом. Рявкнул так, что даже махбаратчик чуть дрогнул, его конь отступил на шаг, а рыжий Лихо – повёл обгрызенным ухом, фыркнул и отшатнулся. – А ну молчать. Так, парни – проклятый этот дом осмотреть, разметать по брёвнам и спалить всё, что есть к мать-перемать, короче, чтоб духу чёрного колдовства у нас не было. До голой земли. Выполнять!
Махбаратчик открыл было рот – сказать, боярская суровая борода взметнулась гневно, едва не хлестнув его по лицу. Умолк. Варвара откашлялась, проговорила тонким голосом, осторожно:
– Пахом Виталич, мне того... Домой надо...
Боярин тряхнул бородой, проговорил – тихо, неожиданно ласково:
– А, да, конечно, дочка, езжай. Ночь скоро, дорога тёмная, я тебя, вон, Гришке велю проводить...
И, прежде чем Лихо успел негодующе фыркнуть, а кто-либо ещё – сообразить, что мамонту провожатые не требуются, рявкнул, вновь наливаясь яростью, громкое:
– Выполнять!
Махбаратчик внезапно улыбнулся, на миг, одними губами, его серая фигура, фыркнув, шагнула вперёд:
– Мгновение, пожалуйста. Вы уверены, что там нет больше нет ничего? – спросил он, поймав взгляд Гришки глазами.
Спокойными, внимательными. Григорий тяжело сплюнул в ответ – озверение прошло, по костям расплылась, ватным маревом поплыла усталость. С усилием снова поднял глаза, ответил:
– Я-то уверен, а ты проверь... И – ты бы представился мил-человек, для начала.
– Платон, сын Абысов. Мог бы и раньше спросить. – Интересно, откуда такая уверенность? Хотя... – его взгляд дрогнул, поднялся, серые глаза замерли, уставились на что-то невидимое чуть повыше плеча. Дёрнулась тонкая такфиритская борода, тонкие губы приподнялись в улыбке. – Ладно, – проговорил он, – бывайте здор... прошу прощения, просто бывайте...
«Ой, Гришенька», – взвизгнул Катькин голос в ушах.
Григорий решил больше не искушать судьбу, вскочил на коня и поскакал следом за уходящим в лес мамонтом.
Потом полил дождь. Мамонт бежал рысью по тёмному лесу, рыжий хобот его мелькал, раздвигая светлые берёзы и тёмные еловые ветви. Деревья скрипели, уступая ему, в ветвях – мягко шелестел ветер. Дудка Варвары тянула заунывную песню, капли воды шипели, слетая с мерцающей плёнки водяного щита. Потом она окрикнула его с высоты.
– Григорий, забирайся сюда. Я устала держать щит на двоих сразу.
Григорий залез, пробрался на платформу по ремням сбруи. Лихо сбавил шаг, шёл, качаясь мягко, как лодка, обернулся, подхватил и повёл хоботом лошадь Григория в поводу. Григорий кивнул – мол, спасибо – ему. Зарылся в тёплый и рыжий мех, сел, согрелся, стал думать...
«Вы уверены, что там всё?» – спросил чёртов лазоревый. Платон Абысов, мать его так. Даже непонятно – вроде нормальный мужик на вид, а бесит. Непонятно, только с чего.
«Чую, – подумал Григорий, – подерёмся при следующей встрече»…
Голос Катьки в ушах: «Ой... Осторожней, Гришенька».