«Меньше по университету шляться надо было, не завидовал бы теперь», – подумал Григорий.
Подошёл, толкнул дверь. Не заперта. Ветер успел выстудить дом, проморозить сырым, склизлым духом. Огляделся – в избе стены тёсом гладким обшиты, да узорчиком выведены, в тёплой горнице ковёр на полу, внутри было красиво, богато, добротно, хорошо целовальник жил, ничем себе не отказывал. Но всё обычное, ничего такого, бросающегося в глаза.
«А ты что, ожидал сразу у порога увидеть колдовской круг и надпись: вот я, чернокнижник и еретик, ловите меня, люди добрые?» – мысленно посмеялся над собой Григорий.
Оскалился, стараясь зорче глядеть во все стороны разом. Мышь-демон вылез на плечо, пыхнул, обдав дом потоком яркого жёлтого света. Сквозняк дунул – в горнице, над иконами в красном углу закрутилась модель воздушного корабля. Она крутилась на нитке, блестела лаком на округлых деревянных боках. Резной, деревянный кораблик с надутым, склеенным из бумаги баллоном.
«Ничего себе... Добрая работа», – удивился Григорий, разглядывая игрушку.
Самодельная, видно, работа, но искусная и точная – все флаги и гондолы на месте и кили выгнуты правильно, а не как на базаре для простоты делают. С трудом оторвался, оглядел горницу снова:
– Кать, нычки есть? Что-нибудь есть спрятанное?
«Вроде ничего. В подвале, под крынками раньше точно чего-то было, но теперь уже выкопали. Под половицей тайник есть, но пуст. Хотя нет. Посмотри-ка его повнимательнее, Гришенька».
Григорий наклонился, отодвинул ковёр, подцепил пальцами доску, потянул на себя. Порылся – действительно, что-то недавно лежало, небольшое, но тяжёлое, судя по тому, как примялась под доской земля. Голос Катьки в голове – прозвенел звонко, предупреждающе, мышонок опять вспыхнул, высветив в пыли и грязи золотой диск. Он, мерцая, сверкнул на тёмной земле. Рубль золотом! Случайно выпал, наверное.
– Кать, часом, не твой?
Катерина явно обиделась, фыркнула – прозвенело сердитое: «Нет!»
Приглядевшись, Григорий понял, что и впрямь – нет. По ребру монеты – тонкий золотой ободок, с двумя выпиленными напильником линиями. Странно, да... Сообразил, что снова делает дурь. Вышел, позвать людей и писаря, записать всё, что видел в бумагу.
На пороге застал уже собравшийся у калитки народ. И писаря со священником – те зашли, стояли в саду, степенно меж собою судача.
– Эх, жалко, красавец какой, – говорил отец Акакий, гладя бороду и пристально глядя на смирно сидящего на привязи пса, – жалко. Теперь ведь пристрелить придётся, после Сеньки он не дастся уже никому.
Писарь вздрогнул аж, оглянулся, заговорил в ответ – частя слова, быстро, скороговоркой:
– Погодь, отче, говори тише. Не дай бог – люди у забора услышат, да и впрямь пристрелят или кинут травы какой. А Сенька вернётся вдруг – за любимца своего прибьёт всех, не поморщится.
– Что были случаи? – спросил Григорий, подходя к ним.
– Были, были, вот как он в ночную стражу пошёл. У нас тут между нами и стрельцами овраг – осыпь да кустарник сплошной, под стройку земля категорически неудобная. Так там стая бродячая завелась, на людей ночью гавкала. Говорят – не сама завелась, прикормили. Ночная стража – оно дело понятное, ночью да за малую денюжку они тебя и проводят и дорогу покажут, а без деньги – сиди у них в холодной и жди утра. Разве что бочком, да по главной улице – а тут бочком не сильно уже и даже по большой дороге не проскочишь, когда за спиной зубы лязгают. Так раз, два, а на третий к нам в слободу соседи и зашли разбираться. Овраг, дескать, по бумагам приказным ваш, значит и стая ваша, убирайте её как хотите. Так Сенька тогда чуть с ножом на весь мир не кинулся, а собачек перед обчеством отстоял. На поруки, как людей взял, подучил, раскидал кое-как – по проходящим плотам да баржам в сторожевые. Вот так. А уж у него на подворье пса потравить – точно убийство будет.
– Ладно, авось появится ещё. А... – сказал было Григорий, хотел было добавить, чтоб и жратву псу тогда приносили, но, приглядевшись, с лёгким удивлением заметил, что жратвы у пса уже навалено, мягко говоря, до хрена. Не обычная миска, а куда больше.
«Странно», – подумал он мельком.