Пёс повернул голову, оскалил клыки на него. Пока суд да дело, за бумагой-описью, разговорами и осмотром всего и вся – обошли дом, сад, вышли на берег, через дыру в заборе. Знакомый косогор, ивы, тёмная, лениво текущая на север река. Снова молния над университетом, над стенами водили хоровод облака. Только кусты на косогоре поломаны в этот раз, земля изрыта и чёткий след идёт от дома и до реки. Чей, кого – не поймёшь, колдовской ветер славно порезвился здесь, смешал и свил в узел всё, что можно...
Тёмные воды плескались, шелестели, мерно разбивая о берег невысокую, длинную волну. Ветер мутил её, кидал в лицо брызги и сырой холод. Григорий на миг поёжился – холодно... Мышь-демон вылез из рукава, бросил в воздух искру, Григорий поспешно прикрыл его, загородил ладонью. Показалось или нет, но быстрые глаза отца Акакия заметили свет, на миг сощурились, тёмные морщины на его лице двинулись, сошлись в улыбке.
Ладно, зато по коже пробежало приятное сухое тепло, осенняя хмарь и усталость скрылись. Протяжный голос глашатая пролетел снизу, с татарской башни долетел эхом, отразившись от тёмной воды. Священник опять поднял вверх указательный палец – задумавшись, явно машинально, не ожидая, что Григорий заметит и вытаращит в удивлении глаза.
– Да, так... Нахватался в такфиритских походах, – сказал он, неопределённо, снова – кивнул, испытующе сощурился, глядя на Гришку. Спросил кратко: – Что думаете?
– Думаю, что кто-то безуказной магией балуется. Вряд ли чухонец или финн пресловутый, скорее – кто-то эту байку в народе услышал, да в дело пустил. А вот кто и где Сенька – вопрос. Что Сенька за человек был? Что думаете?
Писарь да священник переглянулись, потом отец Акакий заговорил:
– Человек... Ну как сказать. В Университете был два месяца, ушёл сам, сказал одно слово: «скучно». Хотя давалась ему наука легко. С народом, до войны наши ватагой ходили – вверх по Суре, там Волга и Кама-река, на бечеве вверх, до моря Варяжского, сплавом вниз, по течению до моря Хвалынского – ходил со всеми, тянул лучше прочих. В Астрахани один раз не утерпел, от ватаги отбился, чесанул на лодье попутной морем в Иран. Думали с концами уже – ан нет, вернулся, зубы скалит, «скучно» своё говорит. Чего, зачем – сам молчком, а мы и не спрашивали. Слухи ходили про него разные...
– Какие?
– Ну, порою, где течение быстрое или напротив – где русло кругаля даёт, короче, где места опасные – там он на стоянках в ночь уходил. Куда, зачем – пару раз ловили, ни разу не поймали, возвращался всегда под утро, весёлый, говорил де, скучно, шуткую, мол. А потом слышали – в тех местах то лодья брюхо на камне пропорет, то плотов связка не в ту протоку свернёт, то баржу на мелководье засосёт илом. Странно, конечно... Только никто ничего не доказал. А потом «Хай ираме» прокричали, война началась. Уже не до моря Хвалынского стало – весь сплав каналом, в Ворону-реку пошёл, а оттуда уже возами по Лукоморскому шляху. Вот сплавал так Сенька раз, потом сел на печи, говорит своё: «скучно».
– Дела, – проговорил Григорий, сообразив, что «засел на печи» плохо сочетается с золотыми рублями под полом. Набил трубку. Зажёг, затянулся – сизый дым поплыл над водой, свиваясь в бессмысленные, без формы, колечки. Если и есть чей-то призрак – то явно не здесь.
– Слушайте, мужики... А если тело здесь в воду спихнуть – где оно выплывет?
– Это смотря кто кидает. Если кто чужой, то здесь и всплывёт, тут река круг даёт, течение тихое. А если не чужак... Ну, к примеру, у нас, речников, где скажешь – там и выплывет...
Григорий замер, внимательно посмотрев на реку – и она плеснула ему волною на сапоги. Непроглядно тёмная, осенний ветер сбивал пену с волны. Золотого кафтана под водой не видать.
– Хорошо, то есть ерунда, конечно... – проговорил Григорий, поёжился, огляделся, соображаю, что свиданье с Варварой он благополучно прохлопал, да и в слободе больше нечего ловить.
Темнокрылая птица, цивикнув, села ему на плечо. Пропела: «Ты где? Жду тебя у моста в странном домике».
Голос птичий, без мага не опознаешь, но послала Варвара, конечно, кто же ещё. Григорий обрадовался, сообразив, что «странный» домик – совсем даже недалеко и пройти туда можно вдоль берега, вниз по течению, проверяя попутно речные затоны и камыши. Архитектор, в давние времена строивший мост через Суру-реку, пристроил к нему себе дом из сэкономленных материалов. Безуказный, а, поскольку бумаги на землю под мостом ему в приказе не дали, а строить прямо на мосту на франкский манер было отдельным указом запрещено – пристроил строение сбоку на арках и вбитых в быки косых сваях. Стены наискось, с горбатой и острой крышей, он вырастал над рекой и мостом как диковинный гриб или навеянное чухонской травой виденье. Каменное, в три косых этажа, украшенный химерами, похожими на судебных приставов и горгульями страшными, с ликами, напоминающими то ли чертей, то ли приказных дьяков. В конце концов, дьяков всё-таки проняло, они выписали мужику положенные по закону шесть соток, архитектор съехал, и странный дом пару лет стоял пуст. Какое-то время там сидели тати, тягали удочками шапки с людей на мосту. Потом лихих людишек побили, в доме поселился вообще непонятно кто. Но больше не шутковал, на глаза не показывался, и лишь исправно дымившая печная труба напоминала, что в странном домике по-над мостом живут люди. Место для свидания было чудным. Хотя может, Варваре просто нравится изломанная аллеманская архитектура?