Так и думал Григорий, исправно шагая вдоль берега в сторону. Камыши шумели, шелестели толстыми, высохшими и жёлтыми листьями, вода летела в лицо, мышь-демон за пазухой недовольно шипел и кололся искрами, когда на него попадало.
– Ничего, маленький, потерпи, – шептал Григорий, прикрывая мыша рукавом.
Оглядывал топкий, заросший берег, слободские заборы, тёмные, плывущие по небу облака. Чёрная, каменная лента моста через реку, над ним, косо, громоздился «странный» домик, кривой как шляпка гриба. Течение намыло косу прямо у окон его, клок земли, мокрой и заросший кустарником и низкой травой, влажной и скользящий под сапогами. Зелёной и бурой. И что-то жёлтое там сверкало, светилось меж переломанных, свитых стеблей.
Григорий подошёл.
В тёмной воде по пояс плавал жёлтый, золотой нитью расшитый кафтан. Труп, лежащий ничком в воде, лицо его зарылось в бурую, осклизлую тину.
Сенька?!
Вроде. Кафтан, во всяком случае, приметный, щегольской – точно его. А в остальном – Григорий подошёл ближе, всмотрелся – ёжась, и сапоги скользили по мокрой траве. Наклонился, перевернул тело. Голос – истеричный крик Катьки прозвенел жалобно прямо промеж ушей. Лицо – всё объедено рыбами, в кашу, даже по волосам цвет не узнать...
– Хрен знает что и кто, – прошептал Григорий.
Отшатнулся – река плеснула ему водою в лицо. Холодной и мутной, сизые блики скользили барашками по текущей воде. Сложились в тёмный, неверных форм силуэт.
Приглядевшись, Григорий понял, что над телом стоит призрак, но чей угодно, только не Сенькин. Высокий, тонкий – он приблизился, стал плотным, отчётливо видным в деталях. По-птичьи красивое, восточное лицо, нос с горбинкой, длинные волосы. По виску и щеке – тонкой нитью змеится след – шрам от сабли. Густые, почти сросшиеся брови, под ними, глубоко – умные, большие глаза. Тонкие губы – они дёрнулись, при виде Григория поднялись в тени улыбки. Призрак кивнул ему:
Шелест воды в ушах:
«Передай Казначею, что Талиб потерпел поражение».
– Не расстраивайся. Бывает, чего уж там... – брякнул Григорий невольно.
Потёр в затылке и замер, сообразив, насколько глупо оно сейчас прозвучало...
Впрочем, призрак уже не слушал его. Повернулся лицом на восток, замер, подняв к лицу руки. Призыв глашатая с башни пропел в ушах. Тень поклонилась. Потом дрогнула, распадаясь на водяную пыль и туман, туман закрутился на холодном ветру, поплыл, уходя в небо облаком.
Григорий передёрнул плечами – холодные брызги хлестнули его по лицу. Набатом пробежал звон меж ушей. Тяжёлый, надтреснутый звон, голос Катерины – тревога!
За спиной захлюпало, жалобно затрещали кусты, Григорий рывком обернулся – в глазах, сквозь зелень и серую туманную хмарь – лазоревое, с васильками, пятно. Знакомое лицо – топором. Голос – хриплый и властный.
– Ни с места, именем Ай-Кайзерин!
Так вот, чьи были птицы, мать-перемать. Сходил на свидание, называется! – зло подумал Григорий.
Развернулся и – с маха, пригнувшись и тоскливо, по-звериному зарычав, послал кулак в лицо махбаратчику. Тот уклонился – не до конца, правда, кулак скользнул, выбив кровь из скулы и заставив махбаратчика взвыть по-волчьи и отшатнутся. Потом искрой вспыхнула боль в голове. Под испуганный голос – плач Катерины она разлилась, заплескалась, смывая сознание. Голос махбаратчика, уже невнятный – сквозь вату, где-то вдали:
– Несите его в дом. Именем Ай-Кайзерин – аккуратней, пожалуйста...
«Вот тебе, мама, и на свидание сходил», – подумал Григорий, уже окончательно теряя сознание.
Глава 19
Сознание вернулось как-то сразу, рывком. Под привычный уже звон в ушах. Хотя нет, Катькин голос куда-то спрятался, остался просто бессмысленный гул в голове. Марево в глазах, сквозь которое настырно пробивается чужой голос: