– Очнулись, Григорий Осипович? Давайте, время дорого.
Григорий огляделся – с усилием, прорвав плещущийся перед глазами туман. Тёмная комната, высокие сводчатые потолки. Не печь или жаровня, а камин на аллеманский манер трещит в углу, бросая на сырой камень стен нервные, скрученные пятна света. Стол напротив – широкий, угловатый, без украшений. Поёжился – напомнило гроб. И голос человека напротив:
– Ну полно, Григорий Осипович. Ничего страшного пока не произошло. Пока...
Мигнула лампа, озарила лицо говорившего. Холодное, острое, как лезвие топора, с тяжёлым, прикрытым такфиритской бородой подбородком. Махбаратчик, мать его так. Платон размать его в душу Абысович... Сидел, с задумчивым видом перебирал разложенные по столу вещи. Вот в руках его сверкнул золотом диск – найденная в подполе у Стеньки монета. Он повертел её в пальцах, нахмурился – едва заметно, было видно, как дёрнулась его борода. Потом махбаратчик отложил меченый рубль в сторону, зарылся в вещи Григория снова, и бумага прошелестела в его руках. Листы сегодняшнего поголовного обыска, рядом – листы, найденные в поместье Дувановых, в доме Катерины и на кафедре. Белые, с изломанными краями еретические листы – пергамент из кожи демонов. Григорий, увидев их, дёрнулся, застонал глухо, выругался матом сам на себя – таскать листы пергамента с собой было до безумия глупо, выкидывать – вдруг пригодятся. Да кто же знал, а дома еретические листы прятать он просто-напросто побоялся.
«Ладно, чего уж там... – подумал Григорий. – Снявши голову по волосам не плачут».
Махбаратчик скривился, дёрнул бородой, изогнув тонкие губы. Брезгливо отложил один лист. Вчитался в другой. Брови его дрогнули, поднялись на миг в изумлении.
– А ну, не трожь. Не тебе писано, не тебе и читать... – рявкнул Григорий, рванулся, примериваясь ещё раз съездить кулаком по наглой лазоревой роже.
Сверкнула искра, электрический разряд отбросил его назад.
– Тише, тише, Григорий Осипович, не шумите так. Во-первых, амулеты – они денег стоят, а во-вторых... – махбаратчик посмотрел ему внимательно, прямо в глаза, улыбнулся тонко, одними губами. Поднял двумя пальцами бумажный лист. – Вот это, Григорий Осипович, на измену, может, и не потянет.
Жёлтая бумага, тёмные чернильные линии, островки – пятна клякс, извитая, как река лента подписи. Письмо Катерины, самое первое, найденное меж книг в её доме, в черновиках. Ах ты ж гад. Кулаки сжались, кровавая пелена заплескалась в глазах. И даже после новой электрической искры уходить не желала.
– Но, в сочетании вот с этим – потянет точно... – второй лист, брезгливо поднятый двумя пальцами. Схема на вынутом из раечного фонаря листе. Звезда на восемь лучей, знак куфра из дома Дувановых. – И что вы можете об этом сказать?
Григорий усмехнулся по-волчьи, оскалив зубы, поднял глаза. Проговорил, глядя на портрет над плечом махбартчика:
– Я бы, Платон Абысович, много чего мог бы сказать. Про твою такфиритскую маму, моего деда и полк джейш-аль-мюзи. Но не буду, нас дама слушает.
Кивнул за плечо махбаратчику, на стену, на привычный для присутственных мест портрет царицы. В «грозном» облике, зрачки больших, подведённых глаз вырисованы прямо посредине, кажется, смотрят прямо в душу, насквозь. Только... Григорий ни разу не видел, чтобы парадный портрет рисовали в никабе, закрытой повязке, где видны одни глаза. Нет, не запрещено, конечно, но... Из-под накидки – вдоль виска спадает тонкая, вьющаяся прядь. Как по канону – светлая, но при этом... Григорий заметил почти неразличимое, но несоответствие, усмехнулся, ответил чётко, по-волчьи оскалившись в лицо махбаратчику:
– Не буду. Но листы – забудь. Изъято на поголовном обыске.
– И это, Григорий Осипович? – слегка улыбнувшись, повторил тот, прокручивая в пальцах листок.
Снова, алым, кровавым пятном на бумаге сверкнул знак куфра. Григорий потянулся, разминая руки, ответил, дёрнув лицом:
– Хорош с «вичем» обзывать, не боярин. А это тоже, на обыске сто человек подтвердят, из них двое с боярской шапкой.
– Наши дела рассматриваются без чинов, и потом – во-первых, из той сотни половина – ваши родственники, во-вторых – ну Григорий Осипович, ну не гоните ветер, пожалуйста, не видел же никто ничего.
– И что? И когда это на присяге мешало?
– И не хамите, Григорий Осипович, это сейчас для вашего положения вредно – хамить. Светлейшая Ай-Кайзерин пока...
«Вот как», – хмыкнул про себя Григорий.
Вас пока ни в чём не обвиняет, наоборот, – махбаратчик дёрнул лицом, наклонился, сказал – тихо: – Наоборот, должное сотрудничество от человека с вашими талантами вполне может быть оценено. По достоинству и заслугам, тем более они у вас есть. Не в вашем положении уклоняться, наоборот…