Тут он опять взял паузу, прошёлся взглядом мимо Григория, над плечами его. Проговорил, прервав фразу на середине.
– Странно... – потом прервался, отложил в сторону листы. Спросил – резко: – Так, что он говорил?
– Он – кто? Заговариваетесь, Платон Абысович.
Тот вспыхнул, внезапно – с маха стукнул кулаком по столу:
– Ваньку не валяй и валенком не прикидывайся, ты отлично видел – кто. И, судя по твоей роже в момент разговора – не только видел, но и слышал. Давай, мужик, не томи. Чёрт знает что – демонопоклонники из-за линии по столице бродят, как к себе домой, а тут сидишь, каждого служивого по отдельности послужить уговариваешь...
Григорий аж удивился – вспышка бешенства, такая странная для этого, всегда холодного человека. Потряс головой. Собрался было ответить и не успел...
Крик ударил, пронёсся откуда-то снаружи, приглушённый стенами, но вполне отчётливый, раскатистый рёв. Григорий, прислушался – и улыбнулся, оскалившись махбаратчику, прямо в белые, пьяные от бешеннства глаза.
Голос снаружи был хорошо знаком.
Пахом Виталич, боярин Зубов, зарецкой тысячник и объездной голова орать с утра пораньше изволили:
– Да раскудрить вашу через коромысло в бога душу мать, пошто, лиходеи, печь безуказную топите? Почто из трубы искры потоком летят, вы что ироды, вашу такфиритскую мать, на дома огонь свести вздумали? Аль нарочно город поджечь? Да я вас!
Махбаратчик побагровел, борода его – заходила ходуном в бешенстве.
Григорий засмеялся аж, представив хорошо знакомую по летним поверкам слобод картину. Вот Пахом Виталич впереди, на коне, в своём полном боярском великолепии – кафтан зелёный, шитый золотом – огнём на ясном солнце горит, рукава и длинные полы развеваются, взлетают крыльями за спиной, в высокой, мохнатой до ужаса меховой шапке. Вот его украшенный, звенящий золотыми бляхами могучий аллеманский конь ступает тяжело, медленно, сотрясая копытами землю, вот приданные мастером зверей «для взаимодействия» и почёта яркие, краснопёрые птицы летают вокруг боярской шапки кругами или сидят у коня на сбруе и на боярском плече, каркают, кричат человеческими голосами на ухо людям: «Пади». И плеть в руке, а то и сабля обнажённая и сверкающая для пущего гонора. А сзади свои ребята, жилецкие, стенкой, здоровяк Васька, наверное, кувалду несёт, в воздухе крутит, потряхивает, наглядно показывая непонятливым, что сейчас произойдёт с безуказной и опасной для города печкой. Прочие – заранее стенку плечами ставят да скалятся, чуя потеху. Не по обычаю, конечно, сейчас осень и пожарам уже не сезон. Но то по обычаю, а по уложению – наоборот, насчёт огня указом велено проявлять бдительность. С боярина и жильцов спросят в первую голову, если что и в самом деле сгорит. А собрать встречную стенку, да выставить непрошеных проверяльщиков по обычаю – боярина под руки и ноги, вежливо, с уважением к его роду и званию, а прочих – уже не столь вежливо, а просто взашей – на это махбаратчиков в доме банально мало.
– Что, Платон Абысович, придётся отступное давать? По гривеннику с очага, да трубочисту алтын, а то ведь и впрямь светлейшей Ай-Кайзерин столицу спалите, – оскалился Григорий, уже откровенно глумясь.
Махбаратчик прошипел что-то невнятное под нос, дёрнул себя за бороду. Сгрёб бумаги в ящик стола, опрометью выскочил, бросив от двери короткое:
– Жди.
Щёлкнул ключом в замке.
Крики стали громче, сильней, к ним добавились и глухие – видимо, добрались жилецкие кувалды до работы – удары. Потом голоса – слышно, как Зубов в коридоре ругался с махбаратчиком. Относительно вежливо – во всяком случае «мать перемать» звучало не через слово, а третьей из каждых двух фраз. Зато: «А вы там не охренели, служивые?» – и грозное: «Именем Ай-Кайзерин!» – цеплялось к каждой второй окончанием. Причём хором, от всех и сразу.
Григорий улыбнулся, поклонился портрету, висящему на стене.
«Она ж так раздвоение личности заработает», – прозвенел в голове ехидный до ужаса голос Катерины.
– Не заработает. Разошёлся, гляжу, Пахом Виталич, но вовремя. Катерина, там печная труба и вправду искрит?
«Ещё как», – смеясь, уточнила Катерина, в глубине камина мелькнул весёлый рыжий огонь.
Вспыхнул, пуская искры, принял форму мышь-демона, радостно фыркнул, перелетев по воздуху Григорию на рукав.