Григорий втянул носом воздух, прислушиваясь – нет, не тяжёлый, военный ветровой щит, так – лёгкое заклинание, заглушающее звуки. Что изнутри, что снаружи – ветер позаботится, чтобы слова не дошли до чужих ушей. Кивнул хозяину, сел, скрестив ноги, напротив, на мягкий восточный ковёр. Поймал осторожный, внимательный взгляд из-под седых бровей, спросил – вежливо:
– Есть один человек, которого ты, возможно, знал, почтенный Юнус-абый. Лихой, фартовый, судя по всему, человек. Имени, отчества не знаю, слышал клич али погоняло: Талиб. Скорее всего, действительно талиб, то есть студент или бывший студент, только не наш, а какого-то из южных училищ. Возможно – Багдад или Исфахан. Высокий, тонкий, лицо восточное, нос с горбинкой, брови почти срослось, волосы длинные. Цвета не знаю, уж извини. По виску и щеке, вот так – шрам, тонкий, по виду – от лёгкой сабли. Владеет магией. Или имеет доступ к амулетам, причём не нашим, а южной работы из халифата. Не знаешь такого?
– Волосы длинные, брови почти срослось, а цвета их ты не знаешь – как так, дорогой? Странно. Впрочем... Подожди, Григорий, почему ты говоришь в прошедшем времени?
– Да. Его тело нашли у реки, утром, под мостом у странного дома.
Юнус-абый замер, откинувшись, на мгновение – закрыл глаза. Кадык его дёрнулся, на мгновение – по ушам хлестнул мелкий и дробный стук. Каменные чётки закрутились, защёлкали меж тонких пальцев. На выдохе – рванул в небо протяжный, торжественный возглас:
– Машалла! – Юнус-абый распахнул глаза снова, тихо, очень медленно проговорил: – Странно, я думал, что буду радоваться. А вот, сбылось и почему-то не радостно.
К удивлению Григория – он потянулся, достал из резного шкафа бутылку. Налил светлую, мутную водку в стакан, толкнул по резному столу Григорию под нос:
– Выпей, Гриш. Мне южный закон запрещает, а ты выпей, проводи... Справедливый был человек. Это моя сабля оставила ему этот шрам, а его печать – забрала изрядный кусок моей жизни, но всё равно. Он мог взять гораздо больше, но написал в бумаги лишь то, что сумел доказать, хоть честность и стоила ему боярской шапки. Всё равно... А теперь, выходит, он мёртв. Только ты ошибся, Григорий, не лихой он был человек. Наоборот. Эх, пусть Господь единый будет также справедлив к тебе, Талиб, легавый пёс царского махбарата...
Юнус-абый опять замер на мгновение, застыл, подняв глаза к небу. Коротким жестом – ополоснул лицо. Встряхнулся, опять – сверкнул на Григория из-под бровей чёрными, острыми как у птицы глазами.
– Говоришь, убили его?
– Да. Сегодня ночью или поутру. Тело изуродовали до неузнаваемости, подкинули рекой, под странный дом.
– Махбаратчикам под нос. Наглость... И ты ищешь, кто у нас борзый такой? Почему ты, а не лазоревые кафтаны?
– Ну их в пень... Бегаю тут за одним, а они у меня поперёк дороги вылезли, со следа сбили. Теперь как собака, кругами, пытаюсь обратно взять след. Может, слышал – Сенька Дуров такой, речник из слободских?
– Вроде, вроде... – проговорил он, медленно, перебирая в пальцах каменные, стучащие чётки. – Единый Господь знает лучше, конечно же, но... Я слышал это имя всего один раз. Была на реке ватага – из мелких, да и честно говоря, поганой, шакальей породы. Из тех, которым самим кистенём махать боязно, а вот утопленника или лодью разбитую на реке ободрать... Пару лет ходили гоголем, говорили – у них фарт, удача и добыча сама в сети плывёт. А потом атаман их ко мне заходил, сильно пил и ругался. Уже бедный, оставила их удача. Вот он как раз искал Сеньку Дурова, кричал пьяный, что покажет ему. Будет, мол, знать, что значит «скучно»... Я его выгнал тогда – не люблю пьяных, а пьяных шакалов – тем более. А ватага та исчезла потом, ни в городе, ни на реке про них больше не видели и не слышали...
Григорий осторожно выдохнул, почесал в затылке – вместе с рассказом писаря в речной слободе история Юнус-абыя складывалась в неприглядную для Сеньки картину.
– Дела... Вот тебе и шакалья удача. Спасибо, Юнус-абый. Может...
Замер, прислушиваясь – вроде за ветровым пологом раздался какой-то звук. Встряхнулся, проговорил, быстро, словно боясь, что разговор прервётся на середине:
– Возможно, ты слышал про ещё одного человека, почтенный Юнус-абый. Только про него я знаю лишь одно погоняло.
– И какое же?
– Казначей.
За спиной лязгнуло, холодный ветер хлестнул по шее волной. Увидел, как распахиваются в изумлении глаза Юнус-абыя, услышал хруст ткани и шаги за спиной. Обернулся – по-волчьи, с места, по привычке – нащупывая за голенищем клинок. Нож звякнул, замер в руках. Лазоревый блеск кафтана, острый, внимательный взгляд серых глаз. У дверей спокойно, скрестив руки стоял Платон – не ждали не гадали – Абысович.