Раймон остановился у окна и посмотрел на реку: знакомый с детства вид вдруг оказался странно чужим. Деревья разрослись, склоняя ветви над заводями, на берегах появилось несколько домиков, и около них паслись овцы и коровы. Справа чего-то не хватало, и, помаявшись немного, Раймон вспомнил, чего именно: там раньше стоял огромный дуб, которому было то ли сто лет, то ли двести. Его крона всегда первой появлялась из-за холмов, если подъезжать дорогой со стороны поместья Бальдрика, а теперь дуба нет. И не разглядеть отсюда, остался хотя бы пень?..
Раймон раздраженно отвернулся от окна и увидел на столе выложенные рядком тома: это, по всей видимости, Жанна для него подготовила, чтобы он мог посмотреть все записи о жизни в поместье. Хмыкнув, шевалье уселся, мельком отметив, что на столе царит привычный порядок, и, полюбопытствовав, заглянул в ближайший ящичек. Никаких следов пребывания Жанны тут не имелось. Если она и хранила свои вещи здесь, теперь она их забрала.
Начал Раймон с позапрошлого года: страницы испещрены высоким и немного нервным почерком управляющего, столбики цифр пляшут, словно крестьяне на празднике урожая. В сентябре почерк изменился, и это был почерк Жанны, Раймон его узнал. Столбики постройнели, цифры изменились. Изучив их, Раймон покачал головой: а ведь жена права! Воровал выгнанный с позором управляющий, и еще как воровал, пользуясь отсутствием хозяина в поместье. Однако бо́льшую часть удалось возвратить, это было отмечено отдельно.
У Жанны несомненно имелся талант к ведению дел, а впрочем, чему тут удивляться – ее для этого воспитали. Только вот ее живая, непосредственная натура искала выход повсюду. На полях, ранее девственно-чистых, теперь встречались нарисованные в задумчивости узоры, вензеля, цветы и кошки. Однажды встретился стихотворный отрывок, которого Раймон не узнал, однако был решительно перечеркнут крест-накрест, как будто Жанна запрещала себе отвлекаться.
Раймон так увлекся изучением записей, что появление супруги заметил, когда она прошла уже половину пути от распахнутой двери до стола. На Жанне было надето что-то нежно-сиреневое: там кружево, тут довольно скромный вырез, оставлявший тем не менее достаточно места и для восхищения, и для фантазии.
– Доброе утро, сударь. – Жена кивнула ему. – Вы рано встали. Надеюсь, вы довольны тем, что прочли?
Раймон закрыл учетную книгу и откинулся на спинку кресла. Некстати заныл правый бок, и шевалье слегка поморщился.
– Вы были правы. Он воровал.
Жанна развела руками с видом «я же вам говорила».
– Надеюсь, вы также сочтете приемлемым, что я его прогнала.
– Я не сторонник милосердия и сдал бы его властям, поэтому ему просто улыбнулась удача.
– О, если вы сторонник возмездия, еще можно его найти. Хотя не сомневаюсь, что он уже забился в самую дрянную нору где-нибудь в Уэльсе.
– Хватит говорить о нем. У нас есть иные темы для обсуждения. Сядьте, мадам, прошу вас.
Напротив стола стояла пара кресел: по всей видимости, Жанна принимала здесь посетителей. В одно из них супруга и уселась – чинно, словно монастырская воспитанница, разложив аккуратно складки своего утреннего платья. Спина у Жанны оставалась прямой. Подбородок вздернут, шея напряжена… «Милостивый Бог, она что, боится меня?!»
Раймон был солдатом до мозга костей. Он в совершенстве умел убивать, следовать разумным приказам и отдавать их, уважать старших по званию и проделывать еще множество вещей, которые в армии необходимы. За то время, что шевалье де Марейль провел на войне, он развил слух, зрение и обоняние. А еще он развил чутье – то острое необходимое чутье на людей, которое позволяет предсказывать, как поведет себя противник в рукопашной схватке, выстрелит или нет загнанный в угол испанский солдат, дезертирует ли сержант и боится ли пленник. В тех кусках мирной жизни, что доставались Раймону достаточно редко, он почти ничего не понимал в людях – может быть, потому, что ситуации и обстановка были далеки от знакомых ему. Шевалье никогда бы не разгадал уловку придворного острослова и подоплеку женского кокетства, ему неинтересны были сплетни и напускной гнев властей предержащих. Но в мирном обществе встречались все те же отточенные эмоции, которые ловило его чутье опытного солдата. Отчаяние. Злоба. Мольба. Страх.
Раймон открыл рот, чтобы спросить у Жанны, действительно ли это так и откуда взяться страху, но внезапно понял, что не стоит этого делать. У женских боязней, чтоб их черти взяли, множество причин, зачастую далеких от логики. Может, кухарка приготовила отвратительный пирог и супруга опасается, что Раймону это не понравится.
Она ведь не знает, чего от него ждать.
Ну а его это заботит? Или нет?
Злость на Гассиона, поставившего его в такое положение, снова вскипела, и Раймон произнес резче, чем намеревался:
– Мадам, я обдумал то, что мы обговорили вчера. Я согласен, мне придется принимать участие в жизни поместья, и это справедливо – ведь я хозяин. Также я приношу вам извинения за то, что оставил вас справляться со всем этим в одиночку. – Он понадеялся, что извинения прозвучали… извинениями, а не оскорблением. – До своего отъезда я подыщу человека на должность управляющего. Кстати, – тут ему пришел в голову закономерный вопрос, – а почему вы не сделали этого сами?
– Потому что я справлялась, – спокойно ответила Жанна.
– Вы могли бы попросить порекомендовать вам кого-нибудь. Не меня, я редко бываю здесь и не знаю достойных людей, но… Бальдрика де Феша. Вы говорили, он приезжает в Марейль.
– О, Бальдрик! – воскликнула Жанна, и губы ее тронула нежная улыбка. – Конечно, если вы о нем заговорили, то он предлагал мне помощь. Я отказалась. Видите ли, сударь, мне нравится делать это самой.
– Нравится? – переспросил Раймон.
– Да, именно. Меня учили этому, и я чувствую себя способной не разорить поместье. Если я ошибаюсь или вы нашли ошибки в моих расчетах, я и слова против не скажу.
– Для такой молодой девушки вы весьма самоуверенны, – буркнул Раймон.
Ее синие глаза сверкнули – то ли гнев, то ли обида, – однако Жанна тут же взяла себя в руки.
– И еще умна, – добавила она чрезвычайно легкомысленным тоном, – и скромна, как вы видите! Ну же, сударь. Неужели вам претит сама мысль о том, что я способна на такое?
Раймон медленно покачал головой, не отрывая взгляда от супруги. Она права, а он всегда был человеком справедливым. Эта справедливость иногда мешала жить, но сейчас оказалась как нельзя кстати. Не следует обвинять жену в том, что она плохо поступила, когда справилась со всем великолепно.
– Я просмотрю записи снова, однако мне ясно, что вы говорите правду. И вы действительно способная. Я начинаю считать, что наши родители были весьма мудры, заключив наш брак.
Жанна медленно кивнула и опустила взгляд. А сейчас-то что не так?..
– Теперь о той жизни, которую я буду вести, пока нахожусь здесь. – Раймон взял незаточенное перо и покрутил его в пальцах. – Законы вежливости и гостеприимства требуют каких-то особых действий?
Он много лет не устраивал приемов в Марейле и не испытывал уверенности, что стоит начинать.
– Только если вы пожелаете, сударь.
– Но вы… – Справедливость проклятая! Он снова поморщился – то ли от осознания собственной никчемности, то ли от нарастающей боли в боку. – Вам это нужно?
– Я не любительница балов, сударь. Тем не менее соседи могут обидеться, что вы не захотели даже повидать их. А обиды соседей – не то, что идет на пользу, особенно в неспокойные времена.
– Это все политика, в которой я ни черта не смыслю. – Соседей Раймон знал, но давно ими не интересовался. – Хорошо. Мы дадим один прием.
– Когда? – Жанна снова подняла голову.
– Скажем, через две недели.
– Значит, две недели вы тут пробудете.
– Я уже сказал вам вчера, что пробуду здесь месяц! А может, и дольше, черт бы все это побрал! – рявкнул Раймон. Жена не отшатнулась, не вжала голову в плечи, лишь прикрыла глаза на пару мгновений. – Не задавайте мне этот вопрос раз за разом, мадам, – продолжил шевалье уже тише. – Я дал ответ.