| Мне приходило на мысль пригласить к себе соседей-помещиков и предложить им организовать у меня в доме что-нибудь вроде комитета или центра, куда бы стекались все пожертвования и откуда по всему уезду давались бы пособия и распоряжения; такая организация, допускавшая частные совещания и широкий свободный контроль, вполне отвечала моим взглядам; но я воображал закуски, обеды, ужины и тот шум, праздность, говорливость и дурной тон, какие неминуемо внесла бы в мой дом эта пестрая уездная компания, и спешил отказаться от своей мысли. |
| As for the members of my own household, the last thing I could look for was help or support from them. |
Что касается моих домашних, то ждать от них помощи или поддержки я мог меньше всего. |
| Of my father's household, of the household of my childhood, once a big and noisy family, no one remained but the governess Mademoiselle Marie, or, as she was now called, Marya Gerasimovna, an absolutely insignificant person. |
От моей первой, отцовской, когда-то большой и шумной семьи уцелела одна только гувернантка m-lle Marie, или, как ее звали теперь, Марья Герасимовна, личность совершенно ничтожная. |
| She was a precise little old lady of seventy, who wore a light grey dress and a cap with white ribbons, and looked like a china doll. She always sat in the drawing-room reading. |
Эта маленькая, аккуратная старушка лет семидесяти, одетая в светло-серое платье и чепец с белыми лентами, похожая на фарфоровую куклу, всегда сидела в гостиной и читала книгу. |
| Whenever I passed by her, she would say, knowing the reason for my brooding: |
Когда я проходил мимо нее, она, зная причину моего раздумья, всякий раз говорила: |
| "What can you expect, Pasha? |
- Что же вы хотите, Паша? |
| I told you how it would be before. |
Я и раньше говорила, что это так будет. |
| You can judge from our servants." |
Вы по нашей прислуге можете судить. |
| My wife, Natalya Gavrilovna, lived on the lower storey, all the rooms of which she occupied. |
Моя вторая семья, то есть жена Наталья Гавриловна, жила в нижнем этаже, в котором занимала все комнаты. |
| She slept, had her meals, and received her visitors downstairs in her own rooms, and took not the slightest interest in how I dined, or slept, or whom I saw. |
Обедала, спала и гостей своих принимала она у себя внизу, совсем не интересуясь тем, как обедаю, как сплю и кого принимаю я. |
| Our relations with one another were simple and not strained, but cold, empty, and dreary as relations are between people who have been so long estranged, that even living under the same roof gives no semblance of nearness. |
Отношения наши были просты и не натянуты, но холодны, бессодержательны и скучны, как у людей, которые давно уже далеки друг другу, так что даже их жизнь в смежных этажах не походила на близость. |
| There was no trace now of the passionate and tormenting love -- at one time sweet, at another bitter as wormwood -- which I had once felt for Natalya Gavrilovna. There was nothing left, either, of the outbursts of the past -- the loud altercations, upbraidings, complaints, and gusts of hatred which had usually ended in my wife's going abroad or to her own people, and in my sending money in small but frequent instalments that I might sting her pride oftener. (My proud and sensitive wife and her family live at my expense, and much as she would have liked to do so, my wife could not refuse my money: that afforded me satisfaction and was one comfort in my sorrow.) Now when we chanced to meet in the corridor downstairs or in the yard, I bowed, she smiled graciously. We spoke of the weather, said that it seemed time to put in the double windows, and that some one with bells on their harness had driven over the dam. And at such times I read in her face: |
Любви страстной, беспокойной, то сладкой, то горькой, как полынь, какую прежде возбуждала во мне Наталья Гавриловна, уже не было; не было уже и прежних вспышек, громких разговоров, попреков, жалоб и тех взрывов ненависти, которые оканчивались обыкновенно со стороны жены поездкой за границу или к родным, а с моей стороны - посылкой денег понемногу, но почаще, чтобы чаще жалить самолюбие жены. (Моя гордая, самолюбивая жена и ее родня живут на мой счет, и жена при всем своем желании не может отказаться от моих денег - это доставляло мне удовольствие и было единственным утешением в моем горе.) Теперь, когда мы случайно встречались внизу в коридоре или на дворе, я кланялся, она приветливо улыбалась; говорили мы о погоде, о том, что, кажется, пора уже вставлять двойные рамы и что кто-то со звонками по плотине проехал, и в это время я читал на ее лице: |
| "I am faithful to you and am not disgracing your good name which you think so much about; you are sensible and do not worry me; we are quits." |
"Я верна вам и не порочу вашего честного имени, которое вы так любите, вы умны и не беспокоите меня - мы квиты". |
| I assured myself that my love had died long ago, that I was too much absorbed in my work to think seriously of my relations with my wife. |
Я уверял себя, что любовь давно уже погасла во мне и что работа слишком глубоко захватила меня, чтобы я мог серьезно думать о своих отношениях к жене. |