Зося закончила рассказ и задумчиво смотрела на свои ладони, будто представляла в них брошь в виде лилии. Влад пожал плечами.
— Думаю, Серапионовы братья раскритиковали бы твою историю. Мало того, что никакой мистики, так еще и юмора не хватает. И не страшно, и не смешно.
Зося блеснула зелеными глазами — холодная молния.
— Страшат трусы, смешат неуверенные в себе... В моих очках нет ни розовых стекол, ни черных, да и вообще очков не имею. Принимаю жизнь, какая есть. Если вам не хватает театрального реквизита, поищите у кого другого.
Влад смутился.
— И все-таки так нельзя... Помнишь, в "Белорусской хатке" показывали батлейку? Последнего, может, батлейщика в Минске нашли... Куклы восстановили... Так "идейно правильная" часть зрителей начала горланить, что это пережитки и религиозная пропаганда, обидели бедного старичка-батлейщика, которого в свое время жандармы гоняли... Что же это будет, если мы откажемся от прекрасного, от игры, от карнавала? От историй о привидениях и драконах? Человека делает отличным от животного не то, что необходимо, а то, что излишнее... То, что не приносит очевидной пользы. Музыка, пение, поэзия, изысканные кованые узоры на балконе дворца, резные наличники на крестьянском доме, вышивка на рушнике...
— Встречный ветер эпохи сдует это, словно кружевную шляпку с барышни, что уселась на верхней площадке империала, — жестко возразил Ной, который все это время лепил из наплаканного погребальными свечами воска маленьких ящериц. — Малевич нарисовал свой черный квадрат — и это дверь, за которой начинается неизвестный, но единственно возможный путь вперед. Ничто не повторяется... Фараонов изображали только в профиль, в трагедиях не могли в качестве главных героев выступать слуги, женщины не имели права появляться на сцене... Кто теперь потребует того же?
Влад нахмурился, обычная ирония оставила его.
— Ты говоришь о прогрессе в искусстве, но мне мир, где царит черный квадрат, представляется устрашающим. Здания в виде огромных серых коробок с квадратами окон, песни все из одной бессмысленной фразы и примитивного ритма, и одна газета на всех, где объясняется, какие все счастливые... Знаешь, когда Платон придумывал свое идеальное государство, то хотел приблизительно такого же... Все должны были танцевать и петь, как они счастливы, а поэтов следовало убить.
— Знаете, если эта единственная газета и единственная песня будут на белорусском языке, я согласен и с таким печальным будущим, — задумчиво проговорил пан Белорецкий. — Но что-то мне подсказывает, что упрощенный до прямоугольника мир не вместит нашу прекрасную, до сей поры неизвестную белорусскую Атлантиду — она только начинает подниматься из мутных волн забвения, из-под всяких наносов... А тут не самобытность требуется, а универсальность... Палка вместо ветки...
— Вы просто... старый, — бросил Ной. — Вы не понимаете, что человечество идет к взаимопониманию — к единому языку.
— А природа — к одному цветку, одному дереву и одному кусту, — насмешливо произнес Белорецкий. — Либо появится вообще одно на весь мир растение: белый цветок-дерево-куст...
— А почему белый? — растерянно спросила Дорота.
— Потому что все цвета, смешавшись, образуют идеальную бель... Но в жизни редко случаются чистые цвета. Без примесей... Поэтому, я думаю, потенциальная идеальная природа будет серой.
Влад, видимо, вообразил это будущее, не выдержал и рассмеялся. От этого лицо его на мгновение потеряло всегдашнее насмешливо-снисходительное выражение — показался любопытный и дурашливо-наивный подросток... Дорота тоже робко улыбнулась, глядя на молодого артиста, как на освещенные солнцем невероятно легкие облачка, на которых представляется прекрасный замок вечного света и покоя... Пан Белорецкий задумчиво смотрел на девушку, на ее улыбку, и в стеклышках его очков прыгало пламя свечи.
— Старые мастера считали, что в основе красоты — извилистая линия... Любой прямой путь — неправда и искусственность. И не всегда то, что напрямую привлекает — предопределено тебе... Мы — всего лишь маленькие фонарики, которые висят на невидимой проволоке, протянутой через тьму. Каждый видит только cквозь собственный свет. И никто не видит проволоки, на котором мы висим... И только мудрый может вычислить — где заканчивается проволока... И только наивный почувствует — кто ее привязал... Знаете историю с фонарями на празднике у графа Любанского?
— Нет, пан Андрей, — оживилась Дорота. — Расскажите — а то увязли в философии, словно школяры в вазочке с цукатами.