Авгинья называла мужа Мишелем и была счастлива, несмотря на то, что с детства имела очень плохое зрение. Между внешним миром и взглядом барышни колыхался радужный туман. Это придавало ее походке романтическую замедленность и неуверенность. Но люди были настолько добры, что совершенно не сердились, когда Авгинья, находясь в своем тумане, натыкалась на них или путала их имена. Да и как можно было сердиться на эту особу с пышной прической, украшенной цветами, с вечной улыбкой. Мишель приходил домой, усталый и мужественный, целовал жену в щеку и съедал ужин, приготовленный умелыми руками поварихи Параски. А юная госпожа Кудыка тем временем ублажала его слух пересказом содержания очередного романа, прочитанного с помощью сильной линзы, и куталась в самовязаную белую шаль с кистями.
— Ох! Ах! Простите, пожалуйста! — это пани Авгинья выносила миндальный торт из кондитерской. Человек, с которым на этот раз столкнулась очаровательная пани, пах дорогим одеколоном, а на лице его сверкало пенсне. Авгинья стыдливо улыбнулась. Незнакомец внимательно посмотрел на неуклюжую туземку и вежливо взял из ее рук коробку с тортом.
— Позвольте, я немного помогу вам. Не сочтите за нахальство — я здесь человек случайный, выкроил день заехать проконсультировать родственницу жены. Позвольте представиться — Самсон Григорьевич Ивановский, московский врач-офтальмолог. Ну, если проще — специалист по заболеванию глаз. У меня к вам несколько профессиональных вопросов...
Весь вечер Авгинья взволнованно ходила по дому, натыкаясь на многочисленные вазы с сухими цветами, расставленные по углам. Белая вязаная шаль сползала с плеч... Небольшая операция, к тому же бесплатная, как интересный научный "прецедент", и Авгинья раз и навсегда избавится от своей близорукости. Авгинья не решилась рассказать о полученном от врача предложении ни солидному брандмейстеру, ни занятому мужу... А как было бы чудесно предстать перед ними спасенной Золушкой! Растает колеблющийся туман, что не дает ей любоваться красотой мира, и тогда...
…Однажды утром белый потолок, в незнакомой сетке трещин и царапин, обрушилась на Авгинью... Барышня махнула рукой перед глазами... Это — ее рука? Авгинья вскочила — голова кружилась, как от первого весеннего ветра. Будто сквозь туман, вспомнился кабинет уездной больницы, нелепое присутствие местных докторов, неприлично любопытных и восторженных, боль, страх, разочарование — и обещание перемен через двенадцать часов, когда закончится действие обезболивающих средств...
Предметы наступали на Авгинью, беспощадные в своей конкретности. Они резали пространство острыми очертаниями, отъединялись друг от друга жесткими плоскостями и диктовали расстояния. Это был мир яркий, четкий и жесткий... "И красивый... Конечно, красивый!". Авгинья бросилась к зеркалу...
Кто это? Из вычурной бронзовой рамы чудаковато смотрела на нее плохо причесанная большеротая особа, блеклая, как ночной мотылек... Прикосновение к беспощадному стеклу убедило Авгинью что это... Нет, эти покрасневшие глаза, впалые щеки — не ее!..
Слезы на минуту вернули привычный радужный туман, в котором жила поэтическая утонченная красавица...
А вечером придет Мишель! Как мог он любить ее, такое чудовище! Долой — шаль, связанную слепой курицей, долой — шпильки и болотное платье! Сколько вокруг безвкусных вещей, которые по-дурацки расставлены!
К стройной женщине в красивой сиреневой блузке с большим кружевным воротником, с аккуратно подведенными губами и ресницами, с украшенной цветами античной прической подходил коренастый небритый тип с красным тупым лицом (а рот широко открыт), с глазами похотливыми и почему-то испуганными... С кожей пористой, угреватой, жирной... За ним сунулся такой же краснолицый старик в костюме брандмейстера (две пуговицы висели на нитках), самодовольный, с неопрятными пучками седых волос в ноздрях и ушах... Прощай, мужественный Мишель! Прощай, образ идеального отца!
Жестокую шутку сыграл ты с бедной провинциалкой, московский медицинский бог!
Авгинья скрылась в своей комнате, где так нелепо смотрелась большая двуспальная кровать... Но и здесь предметы доставали ее своей чудовищной конкретностью. На фотоснимке, который поставил Мишель на тумбочку, оказалась совсем не Авгинья, а незнакомая наглая брюнетка. В цветочном горшке — полно раздавленных окурков и, не может быть! — наплевано... А на шкатулке, что подарила лучшая подруга, которую Авгинья раскрывала каждый день, прямо на крышке нацарапано мелкими буквами "дура"...
Люди смеялись над "слепошарой", лавочники недодавали сдачу, отец чуть спихнул неудачницу своему подчиненному, а тот, купленный за приданое и должность, утешался у глазатых красавиц города Б*...