Тереза сформировала его. Занималась, так сказать, обрезкой с одиннадцати лет и вырастила таким, какой он есть.
Но он не был ее собственностью. Ирония судьбы, подумал Тайлер. Все усилия Терезы привели к тому, что он стал одним из немногих людей, осмеливавшихся ей перечить.
Но когда она объединяется с дедом, перечить им намного труднее… Тайлер пожал плечами и вышел из кабинета. Он имел возможность оторваться от дел на несколько часов, и дед с Терезой прекрасно знали это. На виноградниках Макмилланов служили лучшие из лучших, и он мог свободно отсутствовать большую часть сезона, оставив дело на помощников.
Все объяснялось очень просто: он ненавидел пышные сборища, устраивавшиеся кланом Джамбелли. Там неизменно собирались представители всех трех поколений, публика самая пестрая. Достаточно было зазеваться, чтобы из клетки выскочил тигр и вцепился тебе в глотку.
Ох уж эти типы с их бесконечными претензиями и интригами. Куда приятнее было обходить виноградники, проверять бочки, беседовать с виноделами и обсуждать, какого качества будет шардонне урожая этого года.
Но долг перед семьей есть долг. Ничего не попишешь. Тайлер прошел по дому деда, представлявшему собой чарующий лабиринт, пробрался на кухню и налил в термос кофе. Рассеянно положил мобильник на буфет и стал думать, что бы теперь сказала о нем La Signora.
Он больше не городской неженка. Росту в нем метр восемьдесят пять, тело закалилось от работы в поле и пребывания на свежем воздухе. Ладони широкие и мозолистые, длинные пальцы умеют осторожно пробираться под листья, к гроздям. Если Тайлер забывал подстричься (что бывало частенько), его волосы начинали виться. Волосы у него темно-русые, с рыжеватым оттенком старого бургундского, пронизанного солнечным светом. Худое лицо скорее грубовато, чем красиво, с тонкими морщинками вокруг ясных голубых глаз, которые в минуту гнева становятся серо-стальными.
Шрам на подбородке, полученный в тринадцать лет при падении со скалы, беспокоит его только во время бритья. Кстати, не забыть сделать это завтра до ленча… Люди, работавшие на винограднике, считали его человеком справедливым, но чересчур фанатичным. С этим Тайлер мог бы согласиться. Однако то, что рабочие видели в своем управляющем артистическую натуру, сбивало его с толку.
По мнению Тайлера Макмиллана, артистизмом обладала только виноградная гроздь.
Он вышел на улицу. Там было свежо и ветрено. Два часа, оставшиеся до заката, можно было посвятить уходу за лозами.
Донато Джамбелли страдал от головной боли. Эту головную боль звали Джиной, и она приходилась ему женой. Вызов La Signora вытащил Донато из постели любовницы, актрисы со множеством талантов. Одним из таких талантов были сильные бедра, с помощью которых можно было колоть орехи. В отличие от жены Донато, любовнице требовались лишь безделушки и жаркий секс три раза в неделю. Разговаривать с нею не требовалось.
Когда-то ему казалось, что Джине тоже не требуется разговаривать.
Но она болтала. Болтала с ним. Болтала с каждым из их троих детей. Болтала с его матерью, пока воздух в принадлежавшем компании реактивном самолете не зашипел от бесконечного потока слов.
Наконец болтовня Джины, хныканье младенца, шум, производимый маленьким Чезаре, и беготня Терезы Марии довели Дона до исступления. Он начинал серьезно подумывать о том, чтобы открыть люк и выпихнуть в него все свое семейство.
Молчание хранила лишь его мать, и то благодаря таблетке снотворного, таблетке от укачивания, таблетке от аллергии и еще бог знает от чего, которые она запила двумя бокалами мерло. Затем мать наложила на глаза маску и отключилась.
Почти всю свою жизнь — или по крайней мере тот отрезок, который помнил сын, — она провела во сне и медитации. В настоящий момент это казалось Дону проявлением высшей мудрости.
У него звенело в ушах. Оставалось только сидеть и проклинать тетушку Терезу, заставившую Дона прихватить с собой все его шумное семейство.
В конце концов, он вице-президент венецианского отделения компании «Джамбелли», не так ли? Какое отношение к делу имеет его семья?
Семья… Кара господня, а не семья.
Впрочем, нельзя сказать, что он их не любил. Конечно, любил. Хотя младенец был толстым, как индейка, и Джина то и дело совала грудь в его жадный рот.
Когда-то эта грудь была произведением искусства, думал Дон. Золотистой, упругой, со вкусом персика. Сейчас она больше напоминала раздувшийся воздушный шар и, как казалось Дону, отдавала детской мочой.
А эта женщина уже начинала ныть, что хочет еще одного.
Женщина, на которой он женился, была чувственной, сексуально озабоченной и совершенно безмозглой. Иными словами, самим совершенством. Но прошло всего лишь пять лет, и Джина превратилась в жирную неряшливую бабу, помешанную на младенцах.
Ничего удивительного, что он искал утешения на стороне…
— Донни, я думаю, что тетушка готовит для тебя повышение и что мы переедем в castello, — сказала Джина, называвшая Терезу на итальянский манер — Zia. Она спала и видела великолепный замок Джамбелли, его красивые комнаты и множество слуг. Ее дети будут расти в роскоши.
У них будет все. Дорогая одежда, лучшие школы, а со временем — все богатство рода Джамбелли.
В конце концов, она единственная, кто дарит La Signora младенцев, разве не так? Это кое-чего стоит.
— Чезаре, перестань сейчас же! — сказала она сыну, который в этот момент сосредоточенно отрывал голову кукле. — Ну вот, ты заставил сестренку плакать. Иди сюда и отдай мне куклу.
Мама ее починит.
Маленький Чезаре, у которого блестели глаза, поднял голову куклы повыше и принялся дразнить сестру.
— По-английски, Чезаре! — Джина погрозила ему пальцем. — Мы летим в Америку. Ты будешь говорить с тетушкой Терезой по-английски и покажешь ей, какой ты умный мальчик Ну-ка, ну-ка…
Плакавшая от горя и гнева Тереза Мария схватила оторванную голову и принялась бегать по салону взад и вперед.
— Чезаре! Сделай то, что говорит мама.
Вместо ответа мальчик бросился на пол и заколотил по нему руками и ногами.
Дон вскочил, ушел и заперся в рабочем кабинете, который был его святилищем.
Энтони Авано получал удовольствие от красивых вещей. Он выбрал двухэтажный пентхаус дома на берегу бухты Сан-Франциско и нанял лучшего декоратора города, чтобы обставить его.
Самым главным были положение в обществе и стиль. Причем добиваясь и того и другого, он старался затрачивать как можно меньше усилий.
Он не понимал, как люди могут жить по-другому.
Комнаты были оформлены во вкусе, который Энтони считал классическим. Стены были обтянуты шелковым муаром, на полах лежали восточные ковры, повсюду стояла мебель из полированного дуба. То ли он сам, то ли его декоратор выбрали дорогую обивку нейтральных тонов с искусно разбросанными по ней яркими пятнами.
Современное искусство для Энтони абсолютно ничего не значило, однако ему сказали, что эти предметы будут подчеркивать содержательную элегантность его жилища.
Он охотно пользовался услугами декораторов, портных, брокеров, ювелиров и дилеров, чтобы окружить себя всем самым лучшим.
Завистники и недоброжелатели говорили, что у самого Тони Авано вкуса ни на грош и что за него все делают деньги. С этим Тони не спорил. Достаточно и того, что он знает толк в вине.
Его винные погреба считались лучшими в Калифорнии. Каждую бутылку для них он отбирал лично. Хотя Тони не мог отличить один сорт винограда от другого и никогда не интересовался его выращиванием, но нюх у него был. И этот нюх позволял ему все выше и выше карабкаться по служебной лестнице калифорнийского отделения компании «Джамбелли». Именно этот нюх заставил его тридцать лет назад жениться на Пилар Джамбелли.
Не прошло и двух лет, как его нос начал вынюхивать других женщин.
Тони сам признавал, что женщины — это его слабость. Но их было слишком много. Он любил Пилар так, как можно любить другого человека. Скорее всего, в благодарность за положение, которое он занимал в компании «Джамбелли», будучи мужем дочери и отцом внучки La Signora.