— Сразу видно, подделка. Мы только что такие в переходе видели, за пятьсот рублей. А настоящая «Birkin» такая… Такая…
— Золотая с брильянтами? — насмешливо подсказала Поля.
— Хотя бы. Так что ступайте отсюда, пока мы милицию не вызвали.
— Сначала оформите регистрацию в Москве, а то как бы я милицию не вызвала, — без раздражения посоветовала Полина и, оставив на столе три пятисотрублевые бумажки, направилась к выходу.
Махнула рукой ожидавшему шоферу — езжайте без меня. Он привык. Иногда Полина любила гулять по городу пешком. Движение ее успокаивало, упорядочивало мысли.
Она прижала «Birkin» к груди. Ну и хорошо, что сумка осталась при ней. Отсутствие сумки ничего бы не изменило. Нельзя влезть в чужую шкуру, если тебе уже под сорок. Люди не меняются, лягушки становятся принцессами только в анимационном кино, а смысл жизни обретается не такими примитивными способами.
Полина достала из кармана мобильный и поискала в записной книжке имя человека, которому было в сто раз хуже, чем ей самой.
— Юленька? Как ты там? Может быть, тебе фруктов привезти? Или пойдем в кино, если хочешь. Да нет, я просто так позвонила. Просто хотела сказать: ты уж там, пожалуйста, держись.
Байка о женщине-никто по имени Инна
Когда самолет уже набирал высоту, и поделенная на буро‑зеленые прямоугольники земля растаяла в сахарной вате курчавых облаков, Инна не выдержала и дала волю слезам. Наверное, сказалось напряжение последних дней. Она готовилась к поездке в Египет как к свадьбе: худела, покупала новые шлепанцы и купальник, бегала по парикмахершам и маникюршам, пыталась впихнуть все содержимое шкафа в один‑единственный чемодан.
Чуть не опоздала на самолет — чертов таксист никак не мог объехать пробку.
На паспортном контроле неожиданно поехал внутрь каблук.
Потом она облила юбку кофе.
И последний штрих неудачного дня — чужой ребенок, из‑за которого ей не досталось места у окна. Когда Инна регистрировалась, она специально попросила место «А». Место А было для нее чем‑то вроде талисмана. Ей нравилось смотреть на удаляющуюся землю; когда самолет взмывал над взлетной полосой, она испытывала почти детский восторг и все время полета проводила, расплющив нос о стекло иллюминатора. Ей никогда бы не наскучило смотреть на небо. Неважно, день был или ночь. Небо манило и завораживало. Алые блики на сизых облаках, прозрачная глазурь синеватой дымки, белые кучеряшки, похожие на волосы боттичеллевских ангелочков. Однажды она увидела радугу. Это было чудо — оказывается, если смотреть на радугу сверху, она имеет форму круга! Взмывая в небо, Инна словно становилась никем, и на землю спускалась обновленной — такой, какой сама хотела быть.
И вот досадное недоразумение. Гадкий мальчишка, которого посадили в серединку, устроил скандал. Было ему лет семь‑восемь, то есть он давно вышел из возраста, когда в детках умиляют даже сопли и какашки. Капризный, избалованный дьяволенок. Рухнул в проход, громко вопя и чуть ли не головой начал об пол биться, и все потому, что хотел попасть к окошку. Тогда его мама, унылая тетка в безразмерных джинсах на резинке, поискала глазами по сторонам, определяя слабое звено. И вычислила — Инну.
— Вы не могли бы поменяться со мной местами? — елейная улыбка. А глаза настороженные, злые.
Сначала Инна пробовала сопротивляться, пыталась объяснить, что для нее самой важно сидеть именно у окна. Но мать монстра не желала сдавать позиций, она приводила все новые и новые аргументы: ее сын чуть ли не инвалид первой группы, а сама она копила на эту путевку, считай, с самого детства, а все остальные пассажиры в ряду «А» тоже маленькие дети, и только Инна одна взрослая, ну пусть она войдет в положение, ну он же все равно не успокоится, они будут так благодарны. В итоге Инна сдалась, на них уже с любопытством таращился весь самолет, а она терпеть не могла привлекать внимание.
Взлет она не увидела, только почувствовала под ногами не твердыню, а едва заметную вибрацию воздуха. И вот эти слезы — слезы стыда, неуместные, неприличные для самостоятельной женщины тридцати с лишним лет.
Кто‑то протянул ей упаковку бумажных платков. Инна обернулась — соседка. Миловидная рыжая девушка лет двадцати пяти, с веснушками, хаотично разбросанными по милому свежему личику, с яркими синими глазами, ямочками на щеках, которые появлялись, когда она улыбалась.