Придут горькие дни падения Белых гор!
Для чего устремились вы к болотам, о белогорцы?
Для чего гоните истину, о дети Света?
Свет сияет, но ослепшие не видят,
Гром гремит, но некому взойти в грозу на скалу,
Молния сверкает, и никому нет дела.
Пришедший говорил громко, нараспев - и белогорцы все ближе и ближе подходили к белому камню, а черный человечек делал какие-то знаки своим людям, но они не смотрели на него, и отходили все дальше и дальше к тропам, ведущим вниз.
- Вы хотите разбудить Уснувшего - а готовы сбросить в пропасть человека, который познал, что Уснувший не спит. Не зависть ли говорит в ваших сердцах? - продолжал пришедший. - Вас пугает имя карисутэ, вас пугает имя Тису, Того, в Котором явился Великий Уснувший. Что ж... если вы стреляете в орлов, то зачем вам истина?
- Мы желаем услышать учение карисутэ, о незнакомец, - проговорил один из белогорцев, опирающийся на посох. - Слишком много слухов ходит о нем, и слишком мало правды. Белые горы перестали быть приютом свободы, в них зажглись огни болот - поэтому и вылетела эта стрела из лука сокуна, носящего плащ белогорца. Не белогорец стрелял в птицу, о странник! Не белогорец, но тот, кого мы допустили подглядывать и наушничать, потому что забыли, что нет ничего выше и важнее приближения к истине.
- Пусть благородный ли-шо-шутиик, вынесший из бездны птицу милости Всесветлого, говорит к нам! - закричали белогорцы.
- Милость Всесветлого явилась не малой частью, не в птице и не в солнечном свете, не в сиянии зари и не в первом луче света. Милость Всесветлого явилась в Сыне Его, шагнувшего и ставшего посреди людей, - сказал пришедший. - Ибо в этом исполнились древние слова - "если один из них неверен, то другой - верен". Если некому приносить жертвы, то приходит Жеребенок Великой степи. Если люди говорят, что Сотворивший мир - уснул, то Он приходит и умирает, чтобы уверить их, что Он не спал. И воссиявает среди них - чтобы печаль о Его сне более не касалась их сердец. И если белогорец познал эту тайну, то заслуживает ли он казни или изгнания, о белогорцы?
- Вот, два ли-шо-шутиика на твоей стороне, о Иэ! - воскликнул Йоллэ. - Сойдем же с камня вместе - ты и твои благородные ученики!
И Эйлиэ разрезал ремни на руках Игъаара и Рараэ, а потом поднял руки вверх, и запел, а за ним - оставшиеся белогорцы:
- О, восстань!
Утешь ожидающих Тебя,
обрадуй устремляющих к Тебе взор.
- О, восстань!-
Тебя ждут реки и пастбища,
к Тебе взывают нивы и склоны холмов,
- О, восстань!-
к Тебе подняты очи странников,
в Тебе - радость оставленных всеми,
- О, восстань!-
чужеземец и сирота не забыты Тобой,
чающие утешения - не оставлены.
Слава Тебе -
Ты восстал!-
В видении Твоем забывает себя сердце,
касаясь риз Твоих, не в силах говорить -
Ты восстал -
слава Тебе, кто стал малым, ради тех, кого создал Своею рукой,
Ты восстал -
слава Тебе, воссиявшему ярче солнца полуденного
посреди нас,-
Ты восстал!
Слава Тебе -
Ты восстал.
+++
В хижине Иэ, когда уже давно спустилась полночь, не стихал разговор.
- Я подумал, что ты - Каэрэ, но ты старше, - говорил Иэ.
- Кто это - Каэрэ? - отвечал пришелец, внимательно глядя на странника-карисутэ умными карими глазами.
- Это молодой чужеземец, из-за моря. Он был похож на тебя, как сын, о ли-шо-Гаэ.
- Где он? - быстро спросил Гаэ с плохо скрываемым волнением.
- Я не знаю, брат мой, - вздохнул Иэ и смолк.
Потом, когда погасли звезды, и взошла луна, он закончил рассказывать историю Каэрэ, а Гаэ что-то тихо говорил, повторяя: "Виктор, Виктор!"
- Это твой сын, Гаэ? - участливо спросил Иэ.
- Это мой племянник, сын моей сестры... я его очень любил, о Иэ.
- Я понимаю тебя, - кивнул скорбно Иэ. - Но скажи мне - как ты оказался в непроходимой пропасти? Как ты пришел на суд по столетиями нехоженым тропам? И не сын ли ты Запада, хоть я и не верю в них?
- О, я не сын Запада. И ты прав, Иэ - их нет. И я не знаю, как я оказался в пропасти, а тропу я нашел, следуя за оленем. И более мне нечего сказать.
Кто-то постучал у входа камнем о камень.
- Войди, друг! - ответили оба карисутэ.
На пороге стоял высокий фроуэрец в дорогом плаще. Игъаар, проснувшись от стука, вскочил на ноги и вскрикнул:
- Зэнсти! С доброй ли ты вестью, о великий полководец Гаррион?
- О, дитя мое, - печально сказал человек в плаще. - Я рад видеть тебя, дитя мое...
Он обнял Игъаара.
- Мой милый Игъаар, весть моя - нехороша. Твой отец, узнав о том, что ты скрылся с табуном коней, решил, что ты лишился рассудка, и передал права наследника Нилшоцэа.
- Так тому и быть, - спокойно сказал юноша. - Я - белогорец.
- О нет! - воскликнул Гаррион. - Я не буду служить Нилшоцэа и богам болот, свите Уурта! Ты - наш царевич, мой и нескольких сотен людей, ожидающих в ущелье. Ты, о царевич, правитель Фроуэро!
- Правитель Фроуэро - мой отец, о Гаррион! - в смущении проговорил Игъаар.
- Дитя мое, плохие вести не иссякли, - горько сказал военачальник. - Твой отец отравлен ядом Уурта.
- Эррэ! - вырвалось у Гаэ.
И Игъаар, не сдержавшись, заплакал, обнимая своего воеводу.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.
ПОВЕРНУВШИЙ ВСПЯТЬ ЛАДЬЮ.
Побег.
- Ты твердо решил бежать, Каэрэ? - спросил Луцэ, перевязывая дорожный мешок. - Это может быть путем в смерть. Мы пойдем через незакрытые коридоры... и где окажемся, никто не знает.
- Я? - возмутился Каэрэ.
- Хорошо, не сердись, - проговорил Луцэ.
Каэрэ несколько раздраженно пожал плечами.
- Может быть, ты хочешь остаться? - спросил он.
- Нет, Каэрэ. Не хочу, - усмехнулся Луцэ. - Это - мой единственный шанс.
- Шанс на что? - не понял Каэрэ.
- Умереть достойно, - отрывисто ответил Луцэ. Увидев изменившееся лицо Каэрэ, он добавил:
- Не бойся, я не веду тебя на заведомую смерть. Более того, я надеюсь, что выбранный мною коридор наиболее безопасен. Так, просто вырвалось... Я хотел бы умереть смертью воина, а не прикованного к постели больного. Думаю, ты меня поймешь.
- Да, пойму, - ответил Каэрэ не сразу, и потом добавил: - Ты думаешь, у меня есть надежда встретить дядю Николаса?
- Думаю, есть. Он бежал отсюда, когда аномалии уже не было. Но я не знаю, куда он попал. Он пошел самым опасным коридором. Скорее всего, он очутился в районе Белых гор. Там легко можно оказаться запертым в ущелье или пропасти.
- Он тоже бежал с Тау?
- Да. И мне следовало бежать с ним, но я не решился. Потом долго жалел, - Луцэ потер свои предплечья, на которых темнели синяки. Поймав взгляд Каэрэ, он снова успокоил его:
- Это не наркотики.
Но Каэрэ и сам отогнал эту мысль - маленький ученый с большими серыми глазами имел трезвый и чистый разум, не замутненный никаким веществом, приносящим мнимую радость. И потом, те стихи, что он читал ему...