- Ты ведь болен, Луцэ? - вдруг вспомнил он. - Как же ты без лекарств?
- Я взял - на первое время, - грустно кивнул Луцэ.
- А потом? - встревожился Каэрэ.
- А потом - посмотрим! - весело ответил тот, отворачиваясь и роясь в дорожном мешке. - Может быть, я встречусь с Игэа Игэ, и он найдет чудодейственное снадобье.
- Он непременно найдет, - уверенно сказал Каэрэ. - Он... или Эна...
- Эна? - печально спросил Луцэ.
- Ты так говоришь, как будто все знаешь, - сказал Каэрэ.
- Не все, но много, - кивнул Луцэ. - Но память стала ослабевать последнее время... Эррэ настаивает, чтобы я все сохранил в компьютере... но я никогда этого не сделаю.
- Чтобы Эррэ тебя не уничтожил?- догадался Каэрэ.
- Да, он меня очень б е р е ж е т, - усмехнулся Луцэ. - И он знает, что я далеко не убегу. Ну, что ж, Каэрэ - вот веревка белогорцев, она принадлежала твоему дяде. Ты можешь завязать белогорский узел?
- Нет, - честно ответил Каэрэ. - А ты... ты ведь не забудешь свои стихи?
- Думаю, что нет - но я записал их в синюю тетрадь и положил в наш мешок.
- Прочти в дорогу нам с тобой хотябы одно! - попросил Каэрэ.
- Хорошо... Но прежде надо завязать узлы - если ты не умеешь, тогда это сделаю я, а это долго, - промолвил Луцэ, беря веревку. - Ты знаешь, как в Белых горах переносят раненых? - обратился он к Каэрэ. - Привязывают спина к спине, крестообразно. Не видел никогда? Опустись на колени, и я сам себя привяжу. Вот так... Я не очень тяжелый, думаю, ты легко меня вынесешь. А теперь - в путь.
- Пусть Великий Табунщик с нами всегда идет! - воскликнул Каэрэ на языке степняков.
- Да, - ответил Луцэ, выпрямившись.
- Прочти то самое стихотворение, - попросил Каэрэ. И Луцэ заговорил:
- Ты плавишь золото во мне,
Мой голос медью золотится,
Мне суждено преобразиться
В стихии пламенной, в огне.
Слова Твои пылают, их
Все воды мира не угасят.
И пусть пока мой взор поник -
Я жду назначенного часа.
И пусть пока в студеной тьме
Мои глаза почти незрячи,
Но я им верю не вполне
И на груди прилежно прячу
Залог любви Твоей горящей,
Свой пламень дарующей мне.
Аэй.
Рассвет уже сиял над осенней степью, и Лэла еще крепко спасла в гамаке, крепко привязанном к спине мула. Огаэ сидел рядом с Аэй, и она обнимала его.
- Усни и ты, дитя мое, - говорила она. - Наш путь неблизок.
- Я не стану спать, - говорил Огаэ. - Я буду защищать тебя от степняков, мама! Мама, я не отдам тебя Циэ!
- Милый мой, - целовала его Аэй. - Ты уже совсем вырос... ты уже почти всадник...
- Я не отдам тебя Циэ, мама, - повторял Огаэ. - Я просил Эну помочь нам. Он, хоть и умер, все равно жив. Он остановит Циэ и сразится с ним. Это так. Он жив!
- Да, Эна жив, - отвечала Аэй. - Но Циэ - добрый, а не злой степняк. Он просто живет по своим степным законам. Ему сложно понять то, что понимаешь ты. И поэтому мы ушли. С нами идет Великий Табунщик и Эна идет тоже.
- Мы едем в Тэ-ан? - проговорил Огаэ уже сквозь дрёму.
- Да. Быть может, мы найдем могилу Игэа.
- Если ли-Игэа и умер, - сказал Огаэ, просыпаясь совсем, - то он все равно живой. А я буду пока вместо него о тебе заботиться, мама.
... И рассвет сменялся закатом, и снова наступал новый рассвет. Однажды настал день, когда у них стала заканчиваться вода и сухие лепешки. А около полуночи одного из новых, рождающихся дней их окружили всадники-фроуэрцы. Огаэ схватил палку и бросился на них, но палку у него с легкостью отобрали, а самого Огаэ связали его же собственным поясом. Один из фроуэрцев перекинул мальчика через плечо и понес, как охотник несет подстреленного олененка.
Их молча привели в шатер. Там сидел молодой светловолосый фроуэрец, и его синие глаза были печальны, а рядом с ним...
- Дедушка Иэ! - закричала Лэла, и бросилась к страннику, пока другой фроуэрец по знаку Игъара освободил и поставил на землю Огаэ.
Иэ вскочил на ноги и бросился к Аэй и детям, и обнимал, и целовал их, а Игъаар вышел из шатра - дать лично распоряжения о том, чтобы жене и детям Игэа Игэ Игэана устроили ночлег и принесли еды.
- Аэй, дочка! - говорил Иэ тем временем. - Ты жива? Как же ты уцелела в степи в буран? Игъаар рассказывал мне, что Игэа уже оплакал вас, погибших в буран, но Каэрэ принес радостную весть и утешил его.
А к Игъаару воины подвели связанных степняков.
- О царевич Игъаар, - сказал старший воин, - эти люди приблизились к нашему лагерю, но мы не убили их, ибо ты повелел не причинять степнякам зла.
- Вы поступили правильно. Развяжите их! - приказал фроуэрский царевич и обратился к степнякам:
- Я прикажу отпустить вас, о жеребята Великого Табунщика, но прежде ответьте мне - знаете ли вы Эну, Его служителя?
- Нас послал вождь степняков, Циэ, - отвечал один из товарищей, - чтобы мы оберегали Аэй в ее странствиях по степи, и мы не уйдем, если ты не отпустишь Аэй, дочь великого Аг Цго. Мы не лазутчики, о царевич фроуэрцев! Ты спросил об Эне - он умчался в табун Великого Табунщика, и смерть его дала степнякам свободу.
Игъаар поник головой и долго молчал. Наконец, он сказал:
- Я позабочусь об Аэй. И слово мое дано при Фар-ианне и сестре его Анай. Так и передайте Циэ, вашему вождю.
- Но, быть может, Аэй захочет вернуться с нами? - спросил второй степняк. - Вождь Циэ хочет видеть дочь Цго на белом коне рядом с собой и носить на руках ее сына. Так он велел ей передать.
- О, дети степи! - проговорила Аэй, подходя к ним. - Скажите вашему благородному вождю, что он велик и прекрасен, но я люблю своего мужа, который теперь там, где Великий Табунщик и Эна Цангэ.
- Аэй, - мягко коснулся Иэ ее плеча. - Игэа вовсе не там.
- Неужели фроуэрцам не дано быть с Табунщиком, о Иэ?! - горько воскликнула Аэй и вскинула голову. - Неужели для сына реки Альсиач нет место в славном табуне, что мчится среди рек и трав?
- О, женщины! - схватился Иэ за голову, смеясь и плача. - О, женщины! Отчего вы всегда так странно понимаете наши слова?
И он снова обнимал ее и целовал, и говорил, что Игэа - жив, и что ребенок под ее сердцем - не сирота.
- Ты видишь, папа жив! - шептала Лэла в ухо Огаэ. - Я так и знала, я так и знала!
- А я знал, что ли-шо-Миоци не предал своего друга! - ответил ей Огаэ. - Но что случилось с учителем Миоци?
Тогда Иэ смолк, и перестала плакать от радости Аэй, и тихая улыбка ушла с губ Игъаара, и лицо его стало скорбным. Он глубоко вздохнул и промолвил:
- Аирэи Миоци прыгнул в водопад Аир.
В путь!
- Вот и пришло вам время покинуть мой дом, - сказала Анай, сама подводя к своим гостям двух оседланных коней. - По этой дороге вы быстро доберетесь до хижины девы Всесветлого, что у маяка. Сокуны уже не рыщут по дорогам, и ваш путь будет безопасен.
- Спасибо тебе, Анай! - воскликнул Аирэи. - Да благословит тебя Всесветлый!
- И тебя он да просветит, - ответила Анай. - Можно, я скажу твоему спутнику несколько слов наедине?
Аирэи кивнул, и, повернувшись к востоку, стал, немигая, смотреть на разгорающийся солнечный диск.
Анай взяла Раогай за руку и вошла с ней в дом. Там, перед изображением Матери с Младенцем-будущим Победителем смерти, Соколом-Оживителем Гаррэон-ну, на руках, горели кадильницы.
- Пред этим священным изображением мы плакали с твоей матерью, обнявшись как сестры, расставаясь навек. Не было во всем Фроуэро лучших подруг, чем мы, о Раогай! Но она полюбила аэольского воеводу и ушла странствовать с ним. Долгим был ее путь... У меня уже родился Игэа, а она все скиталась, ночуя в походном шатре. Наконец, у нее родилась ты, Раогай, а потом и твой брат. А вскоре после его рождения Зарэо пришлось положить тело своей возлюбленной в священную лодку и отправить вниз по течению реки Альсиач, к морю. И лодка проплывала мимо нашего дома, и я видела лицо своей подруги Раогай - да, ее тоже звали Раогай - и ее глаза были закрыты, а золотые волосы обрамляли лоб. И я держала за руку своего подросшего сына, и мы вместе смотрели на лодку, провожая ее взглядом. "Это лодка плывет к Соколу-Оживителю?" - спросил тогда Игэа....