- Позовем, но прежде я хочу сказать тебе пару слов наедине, - кивнул Зарэо.
Он отвел его в сторону и заговорил:
- Он смертельно ранен, мой Раогаэ. С тяжелым сердцем я оставил его, и не знаю, успею ли проститься с ним, когда вернусь... То, что Всесветлый привел Раогай к тебе - великая милость его. Не говори ей о брате, - взволнованно сказал воевода, видя подходящую к ним Раогай.
- Отец! Ты благословил Аирэи - и не благословил меня? - с упреком сказала она.
- О, дитя мое! - прижал ее к груди вдовец-воевода. - Какие я найду слова для благословения, если Всесветлый повернул Ладью и совершил свое дело о вас двоих!
И он прослезился, соединяя руки Раогай и Аирэи.
Раогай поцеловала отца, а потом - своего возлюбленного, и протянула руки к еще не погаснувшему пламени костра.
- Как здесь тепло... - произнесла она, глубоко вдыхая. Внезапно она закашлялалсь, закрывая рот рукой.
- Что стобой? - вскричал Аирэи.
- Какой противный запах! - едва выговорила она, вырываясь из его рук и убегая прочь. Аирэи бросился за ней, а отец ее остался у костра, у которого опалил свой шерстяной плащ Игъаар, и, то плача, то улыбаясь, ворочал угли длинной палкой.
- Я отвел Раогай к Лаоэй, - сказал Аирэи, вернувшись. - Ей дурно, ее тошнит от запаха паленой шерсти... Но отчего ты смеешься, Зарэо?
- Всесветлый благословил твой и мой род, о белогорец - поэтому я смеюсь, - отвечал старый воевода. - А слезы в глазах моих - что в Ладью мой сын, Раогаэ, ступит раньше меня...
- Я не понимаю тебя... - проговорил Аирэи, подумав на мгновение, что Зарэо заговаривается.
- Жженая шерсть... Ах, молодой белогорец, даже я - стрый воин - догадался, что твоя возлюбленная зачала тебе дитя...
+++
...Каэрэ долго разговаривал с Иэ, во тьме - Гаррион с Игъааром ушли прочь. Иэ обнял Каэрэ за плечи и рассказывал ему о Эннаэ Гаэ, а Каэрэ плакал, и не вытирал льющихся из глаз слез, потому что думал о Луцэ...
А в это время Лаоэй сидела рядом с Луцэ на сундуке, обнимая маленького человека, как внука, и слушая его слова:
- Я не хочу умирать в постели, как больной! Я хочу умереть, как воин. Ты правильно угадала - мои дни сочтены, их меньше, чем пальцев на руках... И я хочу провести мои последние дни не лежа на этом сундуке!
Он с бессильной злостью ударил кулаком о стену - и священный лук, сорвавшись, упал на колени Лаоэй.
Зарэо и Луцэ.
- Послушай, Зарэо, - сказала на рассвете дева Всесветлого, - Я иду с тобой и твоими людьми.
- Ты, мать Лаоэй? - переспросил воевода.
- Да. В стане аэольца, ведущего воинов против темного огня должна пребывать и молиться дева Всесветлого. Кроме того, твоей дочери нельзя одной оставаться здесь.
- Да, Раогай пойдет со мной, это так, - склонил голову Зарэо. - Я не оставлю ее в твоей хижине. Миоци уходит в Белые горы, и ей незачем следовать за ним... в ее положении.
Лаоэй согласно кивнула.
- А малыш, спутник Каэрэ? - спросил Зарэо. - Ты оставишь его здесь? Или, может быть, объяснишь мне, что в стане аэольца, сражающегося с темным огнем, должны быть потешные карлики?
- Не говори о нем с презрением, Зарэо! - строго сказала Лаоэй. - Лучше выслушай, как можно скорее, что он хочет тебе сказать.
- У меня нет времени слушать его детскую болтовню - я тороплюсь выступить против сокунов-фроуэрцев и разбить их непобедимый строй, - отвечал ей Зарэо.
- Вот именно поэтому ты и должен выслушать его! - воскликнула, осердясь, Лаоэй.
- Мой сын, - проговорил Зарэо, - мой сын умирает... Каждое слово этого карлика, которое задержит меня здесь, будет на твоей совести, мать!
- Тебе нет нужды задерживаться, о Зарэо! - раздался голос Луцэ. Он незаметно подошел к ним, и стал рядом с Лаоэй, едва доходя ей до плеча.
- Ты говоришь на старо-аэольском?! - воскликнул Зарэо, и пренебрежительная улыбка исчезла с его лица.
Луцэ продолжал:
- Ты можешь взять меня в седло с собой, и я буду рассказывать тебе по дороге о том, как можно разбить строй фроуэрцев, о Зарэо.
- Ну-ка, ну-ка, - все еще пытаясь шутить, заговорил Зарэо. - Ну-ка, ну-ка... Где же ты видел непобедимый строй фроуэрцев, малыш, что так уверенно говоришь о том, как его разбить?
- В битве при Ййоль строй фроуэрцев был еще не таким совершенным. А вот при битве при Ил-зэгора и нападение на город Аз-оар, когда во главе войск стал Нэшиа, после того как ему якобы явились сыны Запада... - с увлечением и уверенностью начал Луцэ.
Зарэо стоял, словно окаменев. Казалось, даже борода его побледнела.
- Ты... ты видел Нэшиа?
- В книгах читал, - спохватился Луцэ, но было уже поздно.
- Как твое имя, о удивительный странник? - благоговейно переспросил Зарэо.
- Он его тебе уже называл, - с укором произнесла Лаоэй. - Ты не счет нужным его запоминать.
- Меня зовут Луцэ, - сказал маленький ученый и протянул воеводе свою руку - недетскую, сильную, с тонкими длинными пальцами.
Воевода осторожно и уважительно пожал ее.
- Говори же дальше, о ли-шо-Луцэ! - произнес Зарэо.
- Я не воспитывался в Белых горах, - ответил тот.
- Но в твоем сердце - белогорский дух, - отвечала ему Лаоэй, кивая головой.
- Итак, Зарэо, - заговорил Луцэ, немного торопливо, так как похвалы его смутили, - какой фланг у твоего войска сильнее - правый или левый?
- Правый, конечно, - удивлено сказал воевода.
- Поменяй фланги местами, укрепи еще левый фланг дополнительным отрядом самых надежных воинов, и клином атакуй сокунов, - сказал Луцэ, чуть заметно улыбаясь.
- Это... это как же? - опешил Зарэо. - Это же не по правилам.
И Луцэ, и Лаоэй звонко рассмеялись.
Зарэо вытер пот со лба.
- Коня! - закричал он. - Едем со мной на коне, мал... ли-шо-Луцэ. А ты, мать, поедешь в повозке с Раогай. Быть может, мы еще успеем увидеть Раогаэ живым...
... Игъаар склонился над лодкой с узором из сплетенных ветвей.
- Это - та самая ладья, куда мы с Эной положили Оэлай, - произнес он, обращаясь к верному Гарриону, и они оба воздели руки к солнцу.
- О, Оживитель, Оживший, Сокол на скале! О, Повернувший вспять ладью! О, Жеребенок Великой степи! - воскликнул царевич. - Ты пришел - и Ты прииди и пребудь с нами!
И Гаррион, и царевич склонили головы. Их светлые волосы трепал, словно конские гривы, ветер с моря...
Раогаэ.
- Чьи это кони бьются снаружи, у стен шатра? - шепотом спросил лежащий на циновке юноша, едва шевеля запекшимися губами.
- Это ветер, Раогаэ! - ответил ему молодой воин, сидящий рядом с ним.
- Нет, Иллээ, это отец вернулся, - заспорил сын воеводы, приподнимая голову, и светильник, колыхнувшийся на стене, отбросил неверный блик на его осунувшееся лицо с запавшими щеками.
- Дай мне пить, - попросил Раогаэ. - Я очень хочу пить. Очень!
- Но тебе нельзя, Раогаэ! - с жалостью промолвил воин. - Ты же ранен в живот, а при таких ранах нельзя пить.
- Да, такие раны смертельны, - с усмешкой произнес Раогаэ, и воин удивился, только сейчас заметив каким взрослым стало лицо юноши за эти дни болезни. - Отчего же я должен страдать и от жажды, и от боли - перед неминуемой смертью?
- У тебя начнется рвота, Раогаэ, - проговорил Иллээ, беря юношу за руку.
- Пускай начинается! Хуже уже все равно не будет, - упрямо сказал юноша и из последних сил потянулся к кувшину.
- Нет! - дрогнувшим голосом проговорил воин, перехватывая руку Рагаэ. - Нет! Давай я смочу тебе губы водой.
- Дай мне отхлебнуть из кувшина! - простонал Раогаэ.
Иллээ колебался, потом тихо сказал:
- Если я сделаю это, твой отец прикажет меня казнить.
- Казнить? За то, что ты напоил меня? - удивился Раогаэ, откидываясь на свое ложе. Он закрыл глаза и задумался. Потом он облизал губы, покрытые белесой, как соль, коркой, - и покачал головой, глядя на Иллээ мутным взглядом лихорадящего больного:
- Тогда не давай мне воды. Не надо. Зачем тебе умирать тоже? Это страшно и больно.
И он закрыл глаза, шепча: "Кони, кони..."
- Да, кони, кони наши быстрые, - раздалось над ним, - они быстры, наши кони, и мы примчались на них через лес и горный перевал к тебе, мой милый Раогаэ!