- Знаешь, папа, что я придумала? - сказала она. - Раз у Огаэ нет папы, то я буду его папой.
...Они сидели все вместе за обедом, и макали горячие лепешки в густую подливу из сыра.
- А ты отдашь меня учиться в Белые горы, папа? - спросила Лэла.
- Посмотрим, - ответил ей отец.
- Я хочу к тебе на колени.
- Лэла! - укоризненно заметила Аэй.
Огаэ, уже вымытый и переодетый, оторвался от лепешки и посмотрел на Игэа. Что-то в его взгляде было такое, что врач сказал:
- Огаэ, иди, садись рядом со мной!
Лэла надулась.
- Это некрасиво, дочь, - заметил белогорец. - Тем более, ты хотела быть для Огаэ папой.
- Ладно, - ответила она, забираясь на колени к матери. - В конце концов, - задумчиво сказала она,- Огаэ - сирота.
Игэа ловко ухватил Огаэ одной рукой за пояс и перетащил к себе через накрытый на пестрых циновках на полу стол.
- Игэа! Что ты делаешь! - всплеснула руками Аэй. - Нельзя же так - уронишь мальчика!
Но Игэа не уронил своего маленького ученика и усадил его рядом с собой.
- Вот так-то лучше. Жена, ли-шо-Миоци очень хвалил нашего Огаэ, когда приезжал последний раз.
- Огаэ - старательный мальчик, - улыбнулась Аэй, подавая мужу чашку горячей похлебки.
- Знаешь, Огаэ, у степняков такой обычай - есть из одной чашки, - сказал Игэа. - Но не со всеми, а только с очень близкими людьми - с другом, с сыном...
Он осекся. Но Огаэ не заметил этого, весело окуная в ароматную густую похлебку свою лепешку.
- Поедим и пойдем с тобой готовить "бальзам луниэ"- самый простой, но самый нужный, - продолжил Игэа. - Каждый образованный человек должен уметь его готовить. Мало ли что может случиться в жизни, а ты - ученик белогорца, ты должен...
Он не успел окончить - в комнату вбежали рабыни - растрепанные, с причитаниями. Впереди всех спешила толстая нянька Лэлы.
- Небо, небо! - кричали они. - Хозяин, убил-то он его... убил, как есть...
- Что случилось? - вскочили разом Игэа и Аэй.
- Копытом...голову разбил...
- Ох, батюшки!
- Баэ! Баэ к черному жеребцу подошел, а тот...
Игэа без дальнейших расспросов выскочил за дверь, Огаэ - за ним. Игэа схватил его за руку и почти поволок за собой - так стремительно он шел, почти бежал. Они в один миг оказались у конюшни.
Баэ, неподвижный, с испуганным, забрызганным кровью, и еще чем-то, липким, густым и белым, лицом лежал на дворе конюшни. Казалось, он смотрел в небо - веки не до конца закрывали его светлые, словно выцветшие, глаза.
- Хозяин, - проговорил упавшим голосом конюх - из тех, что когда-то давно связывали Каэрэ. - Хозяин, что ж он-то полез-то к нему...тот не любит, чтобы, значит, сзади... пугливый жеребец!
Игэа стал на колени рядом с изувеченным подростком-конюхом, разорвал зубами его одежду и приложил ухо к груди.
Он долго слушал, потом сказал:
- Он еще жив. Приготовьте носилки. Огаэ, ты ступай в дом.
Огаэ затряс головой.
- Нет? Ну, тогда беги и приготовь мои инструменты и лекарства.
+++
Ночь уже легла на землю - холодная и темная.
- Наступает осень, - сказал шепотом Иэ. - Но тебе пора спать, Огаэ.
- Дедушка Иэ, мне жаль Баэ, - прошептал Огаэ в ответ.
- И мне жаль. Но ты не можешь из-за этого сидеть здесь всю ночь, сынок.
- Могу, - упрямо ответил Огаэ, - кидая осторожные взгляды на перевязанную голову юного конюха.
- Великий Табунщик мог бы его вылечить, правда? - тихо спросил Огаэ.
- Мог бы.
Дул северный осенний ветер.
- Каэрэ, наверное, холодно на веранде ночью. Он всегда мерзнет, - проговорил Иэ. - Пойду, проверю. Надо внести его в дом.
Он ушел, и ученик белогорца остался с умирающим конюхом один в ночи. Огаэ сидел и смотрел на Баэ, потом осторожно смочил губку в соке плодов луниэ и поднес к его губам. Тот не шевелился. Его беспомощно распростертое тело было каким-то мягким и словно расплылось по подстилке из свежей травы. Огаэ стало страшно, захотелось убежать. Отчего дедушка Иэ ушел? Сейчас Баэ умрет - умрет, и тогда... Огаэ похолодел. Он не знал, что случится, но он испугался - каким-то холодным, липким, нечеловеческим страхом. Ему показалось, что он тоже умирает, вернее, уже умер, и его уже нет здесь, только комок крови и сжавшихся от ужаса внутренностей. Каким-то неожиданно открывшимся, глубоким и дальним зрением вдруг увидел он степь, покрытую алыми маками под синим небом, подобным перевернутой чаше - там, вдали, мчался табун, обгоняя спешащих за ним птиц и не касаясь земли. Вместе и впереди с молодыми жеребятами табуна мчался кто-то иной - он был и конем, и всадником, но разглядеть его было невозможно. Отчего - непонятно, то ли пыль, сияя на солнце, летела в глаза, то ли он сам сиял и сиял его конь. Огаэ почувствовал, что его место - там, что ему надо спешить и бежать. Это продлилось долю мгновения. Когда Огаэ открыл глаза, то вокруг него была все та же ночь. Но что-то было иначе. Страх его ушел. Великий Табунщик был здесь - и это было несомненно - но теперь табун его не обгонял птиц в бескрайней степи, а весь, до последнего жеребенка, пришел вместе с ним сюда, в маленький больничный домик, и затаив дыхание, остановился над входом, в трепете - как большие ночные бабочки бьются у окон, распахнув крылья.
- Баэ, - сказал он ласково. - Баэ! Вот, попей.
Баэ шевельнулся и вцепился в губку зубами. Он пил долго, не открывая глаз.
- Ли-Игэа, - прохрипел он. - Вы бы меня усыновили, а не этого кривоногого... Я бы сыном вам был... А того пусть Миоци забирает. Я же фроуэрец, у меня и волосы белые...Правда.
- Вот и я, мальчик мой, - раздался голос Иэ. - Как ты? Аэй приказала Каэрэ в дом перенести, уж у нее-то всегда все под присмотром... Небо! Баэ стал пить? Дитя мое, ты, воистину, самый лучший ученик Игэа...
Карисутэ
Каэрэ лежал на веранде, у тяжелой бархатной завесы, отделяющей его ложе из свежескошенного сена. Аромат сена - Каэрэ знал, что по распоряжению Игэа, в его матрас положили особые лекарственные травы - был крепким и терпким, от него кружилась голова. Каэрэ хотел спать, но страх перед сновидениями и боль в руке не давали ему покоя. Он лежал, полузакрыв глаза, погруженный в тревожную дрёму. Отрывки мыслей, воспоминаний и грез словно всплывали перед его мысленным взором, порой звучали в его голове - будто кто-то проговаривал громко его мысли.
"Уж, это уж, а не змея... ядовитые змеи... яд Уурта... Сашиа... лодка... дядя Николас.. . туман... конь... карисутэ... Эна... Циэ, кто такой этот Эна?.. убегай делать будем... нет, я не поклонюсь Уурту... нет... нет... нет!.."
- Мкэ Каэрэ! - схватил кто-то его за руку. - Вам больно?
Он открыл глаза и увидел Огаэ.
- Вам больно? - испуганно повторил ученик белогорца. - Вы кричали во сне!
- Я не сплю, - кратко ответил Каэрэ.
Что надо здесь этому мальчишке? Шел бы читать свои гимны в другое место.
Но Огаэ не уходил. Он сел на циновку у ног Каэрэ, достал нож, ветку луниэ и принялся мастерить игрушечную лодочку. Каэрэ внимательно следил за ним, потом вдруг сказал:
- Не так. Дай-ка сюда!
Он забрал у растерянного мальчика ножик и стал очищать от коры ветку. Нож дрожал в его руке, но он медленно и упорно срезал пласты зеленовато-коричневой коры, и горький запах, похожий на запах полыни, разливался в воздухе.
- Я стал ее делать - знаете, почему? - спросил Огаэ шепотом, словно просил не выдавать его Миоци или кому-то другому. - Это же - знак карисутэ. Лодка.
Он замолчал, поняв, что все равно не сможет понятно объяснить, отчего, пока никого нет, он пришел сюда, на пустую веранду, с неструганной палкой. Разве можно прямо сказать этому странному чужеземцу, который чудом спасся от яда Уурта, что он, Огаэ, хочет расспросить у него про карисутэ?
- Знак карисутэ? - равнодушно спросил Каэрэ, поднимая взор на Огаэ и тяжело дыша. Тот смущенно захлопал глазами.
- Вы... что-то знаете про карисутэ? - еще тише спросил он, набравшись смелости.