Она воздела руки и долго молчала, взирая через открытый полог шатра на горизонт, над которым уже сиял край солнечного диска.
Она знала - сейчас из Тэ-ана тронулось в путь священное шествие. Она закрыла глаза и увидела высокого человека в длинной белой рубахе - такой же, как и на ней, без вышивки, - в простых сандалиях и льняной жреческой повязке на обритой голове. Он шел во главе процессии, опираясь на посох - лицом к восходящему солнцу. За ним рядами по четыре и пять шли младшие жрецы-тиики, облаченные в светлую одежду. Они вели в поводу коней и несли священные медные зеркала Всесветлого - медь ослепительно сияла в солнечных лучах, скрывая процессию от досужих глаз.
За тииками, ведущими жертвенных коней, шли жрецы Уурта. Факелы в их руках казались при свете дня темными головешками.
Шествие совершалось в полном молчании. Не слышалось ни звука трещоток, ни пения гимнов, ни ликующих или горестных возгласов.
Это было великое священное шествие к водопаду Аир. Там, принеся в жертву жеребенка, оторванного от вымени матери, великий жрец Всесветлого совершит соединение алтаря Шу-эна Всесветлого с алтарем Уурта Темноогненного. Тридцать коней будут закланы тиками, и обагренный их кровью камень должен будет принесен и замурован великим жрецом в подножие алтаря, на котором впервые задымится черный ладан, и будет так и гореть шесть дней и ночей.
"Я уже не увижу этого, - с невольной радостью подумала девушка, - ведь они все равно зажгут темный огонь - неважно, что брат откажется принести жеребенка в жертву - но я уже не увижу этого".
Она вздохнула и открыла глаза, ощутив, как острое лезвие кольнуло ее грудь - рядом с тем тайным знаком, который оставил ей Каэрэ.
- Дайте мне воды, - устало сказала она рабыням и села на циновку перед разостланным белым полотном.
- Не желает ли мкэн вкусить пищи? - осторожно спросила одна из рабынь.
Сашиа покачала головой.
- Нет. Дайте мне флейту.
В день, когда о Нем забыли,
И не думали искать,
Он явился, как Табунщик -
Жеребят своих собрать.
Лук напряг Он разноцветный,
Повернул ладью Он вспять.
Кто сумел Его увидеть,
Тот не сможет потерять.
Усмирить сумеет воды
Повернувший вспять ладью -
О, светла Его дорога!
О, светла стезя Его!
Она убрала флейту от губ и открыла глаза. Рабынь не было, рядом с ней сидела Тэлиай.
- Я прогнала этих глупых девчонок, - сердито сказала она.
- Спасибо, - искренне ответила Сашиа.
- Где тот нож, который дал тебе Аирэи? - строго спросила Тэлиай.
- Здесь, - девушка указала на плетеный шнурок, обвивавший ее шею. - Под моей рубахой, на груди. Он маленький и острый. Я думаю, я справлюсь.
- Отдай его мне! - потребовала Тэлиай.
- Нет, мамушка Тэла, - сурово отвечала Сашиа. - Не отдам.
- Я не позволю тебе убить себя, дитя мое! - прошептала Тэлиай.
- Что же ты мне предлагаешь вместо этого? - усмехнулась Сашиа.
- О небо! Как ты похожа на брата! - в каком-то сверхъестественном ужасе прижала ладони к лицу Тэлиай, словно впервые увидев перед собой в чертах дочери Ии - черты сына Раалиэ.
Сашиа более ничего не говорила - Тэлиай тоже молчала, беззвучно глотая слезы.
- Где ли-Игэа? - наконец, спросила Сашиа, снова протягивая руку к фляге с водой.
- Он рядом с Игъааром, на главной трибуне. Оба бледны, как твое белогорское полотно. Бедный мальчик Игъаар! Он только теперь понял, что для его отца более значит слово Нилшоцэа, чем слово родного сына.
- Игъаар еще почти отрок, - печально кивнула Сашиа и добавила: - Брат уже, наверное, дошел, до священной рощи и разрушенного селения карисутэ, где бежит речка с красной водой... Выйди же из шатра и скажи мне, что ты видишь еще, мамушка Тэла?
- Наездников вижу, дитя мое... одни ууртовцы... от Всесветлого никто не вышел...
- Значит, и тебе теперь должно стать понятно, что скачки выиграет Нилшоцэа, - заметила Сашиа. - А ты отговариваешь меня воспользоваться ножом.
- Аирэи отдал тебе свой нож? - спросила Тэлиай.
- Нет, что ты! - устало улыбнулась Сашиа. - Его нож - мне не по руке. Он огромный и тяжелый. Брат взял его с собой. У меня другой нож, маленький. Им режут жертвенный ладан.
И она сильно сжала на своей груди его рукоятку - через рубаху.
...Игъаар и Игэа, одетые в пышные, праздничные одежды, восседали на украшенных гирляндами осенних цветов почетных зрительских местах на ристалище.
- О, Игэа, - проговорил фроуэрский царевич. - Что-то страшное творится в этом мире.
- О, Игъаар, - мягко ответил наследнику его старший друг, отводя покрасневшие глаза, - о, Игъаар! Это не вчера началось...
- Я не смог отменить эти скачки, Игэа, - тихо сказал Игъаар. - Это приказ отца... и происки Нилшоцэа. Я хотел выставить своих наездников, но отец запретил мне.
- Я знаю, что ты страдаешь, мой мальчик. Но обстоятельства выше нас. Нилшоцэа хочет забрать Сашиа себе, - ответил Игэа. - И особенно он рад тому, что Аирэи ушел к водопаду, зная о том, что ожидает его сестру.
- Отчего Нилшоцэа так ненавидит вас - и тебя, и ли-шо-Миоци?
- Не знаю... - ответил советник царевича. - Думаю, он и сам не знает.
- Ты веришь в сынов Запада? - прошептал Игъаар.
- Нет, - твердо ответил Игэа.
- Я тоже не верил, но с тех пор, как отец стал уединяться в священных пещерах и молиться, припав к земле, он очень изменился... мне кажется, чья-то злая воля управляет его разумом... он отослал меня в Тэ-ан под присмотр Нилшоцэа... запретил воеводе Гарриону, благородному и честному человеку, моему старшему другу, следовать за мной, потом откуда-то взялась игла с ядом Уурта... я, право, думал, что отец велит мне вернуться, чтобы обнять меня после чудесного спасения, но его письма холодны и сухи, и половина их - о том, что я должен учиться всему у Нилшоцэа... Он также порицает меня за использование кольца, и желает, чтобы я отдал его Нилшоцэа, - Игъаар прерывисто вздохнул и едва слышно добавил: - но я никогда не сделаю этого. И письмо это я сжег.
- Ты поступил правильно, - кивнул Игэа.
- Посмотри, Игэа, сколько всадников! Три... пять... семь... одиннадцать! Все - одетые в черное с красным, бросают ладан на алтарь... Черный ладан!
- Да, Игъаар...
Всадники один за другим подходили к жертвеннику и брали ладан из корзины и бросали его на угли.
- Я иду во имя Темноогненного, - говорил каждый из них.
Народ, оттесняемый стражниками, волновался - каждому хотелось увидеть редкое зрелище.
Корзина с белым ладаном была полна до краев - никто не коснулся ее.
Всадники выстроились в ряд, готовые по знаку Нилшоцэа хлестнуть своих коней и помчаться наперегонки в борьбе за руку сестры ли-шо-Миоци. Но Нилшоцэа о чем-то разговаривал с начальником сокунов, давая ему последние указания. Никто не понял, никто не заметил, как рядом с корзиной белого ладана появился всадник-степняк.
Не сходя на землю с буланого коня, он перегнулся с седла, подхватил корзину с белым ладаном и при восхищенном шуме толпы перевернул ее, высыпая уголь на угли жертвенника. Что он воскликнул при этом - никто не услышал, потому что ударил гонг, и всадники сорвались с мест.
Скачки начались.
Игэа вцепился в ручки кресла, и привстал, глядя вниз, на всадника, как человек, не верящий своим глазам.
- Что, что случилось, Игэа? - напрасно дергал его за рукав юный Игъаар. - Ты расслышал, что сказал этот человек? Он идет во имя Всесветлого? Во имя Гаррэон-ну Оживителя? Во имя Фар-ианна Пробужденного?
- Он - из степи, - проговорил Игэа.
- Он идет во имя Великого Табунщика? - задыхаясь от волнения, проговорил царевич.
- Не знаю, - ответил Игэа. - Вряд ли...