— Прошу прошения, — вступаю в разговор, когда смех окончательно затих. — Вы не подскажете, а где тут у вас расположены удобства…
Вацек Сольский порывается встать, но его опережает Артузов:
— Сидите, сидите! Я тут с краю, мне будет удобнее. — И, обращаясь уже ко мне: — Пойдемте, покажу!
Мы покидаем прокуренный зал ресторана, и я получаю возможность глотнуть относительно свежего воздуха.
— Артур Христианович, где тут можно спокойно поговорить? — сразу беру быка за рога.
— Пожалуй, можно пристроиться на лестничной площадке. — Он поднимает голову вверх. — Всех поднимающихся или спускающихся будет хорошо видно.
Поднявшись по лестнице, встаем у окна.
— Виктор Валентинович, зачем вы вмешиваетесь в дела, которые вас не касаются? — Голос его мягок, даже полон сочувствия к собеседнику. — Тем более что все ваши потуги скомпрометировать Генриха совершенно безрезультатны. Он очень исполнительный работник и высоко ценится нашим руководством.
— Вы полагаете, что действия, наносящие ущерб интересам Советской Республики, меня никаким боком не касаются? — стараюсь говорить тихо, но не без язвительности. — Или партийный Устав для нас уже пустая бумажка?
— Вот только не надо, Виктор Валентинович, изображать из себя Святого Георгия в белых одеждах, сражающего копьем змия коррупции! — слегка морщится Артузов. — Вы, судя по всему, неглупый человек и понимаете, что ради достижения результата можно и закрыть глаза на некоторые… побочные эффекты.
— Это я понимаю, — киваю в ответ, — и готов предпочесть человека, который делает дело и добивается результатов, при этом несколько расширительно трактуя возможности наполнить собственный карман, тому, который со всех сторон святой, но в деловом отношении никуда не годится.
Начальник КРО некоторое время молчит, провожая взглядом человека с длинными, до плеч, волосами, в потертом на локтях бархатном пиджаке, с галстуком-бабочкой, украшающим мятую сорочку, поднимающегося из ресторана наверх, в бельэтаж. Когда тот скрывается из глаз, он по-прежнему негромким голосом осведомляется:
— Раз так, почему же вы столь невзлюбили именно Генриха Григорьевича? Ваши мотивы мне совершенно непонятны.
— Не надо со мной играть в непонятки, пожалуйста! — стою, скрестив руки на груди, и демонстрирую оскорбленную невинность. — Вы ведь не допускаете Ягоду до своих оперативных игр? — Увидев, как вскинулся Артузов, поднимаю руку в предостерегающем жесте. — Не надо мне ничего объяснять! Ваши дела — это ваши дела, и знать я о них ничего не желаю. Но неучастие Ягоды в них — это факт, которого вы отрицать не сможете.
Артузов насупленно молчит. Молчу и я, предоставляя возможность весело сбегающему вниз по лестнице парню лет двадцати в поношенной гимнастерке миновать нас. Затем продолжаю, переходя почти что на злобное шипение:
— Так какого же черта вы тогда подставляете своих людей для прикрытия темных делишек разных порученцев Ягоды?!
Артур Христианович срывается с места и начинает своей пружинистой, летящей походкой выписывать по площадке плавные кренделя, заложив большой палец правой руки за борт френча.
— Генрих Григорьевич — мой непосредственный начальник. Я не могу не выполнять его поручений, — бросает он.
— Любых? — интересуюсь, не скрывая сарказма.
— Считаю для себя абсолютно невозможным интриговать против своего руководителя! — выпаливает Артузов.
— Вам что, бюрократическая иерархия важнее интересов дела?
— Без строгой дисциплины и соподчиненности в нашем деле невозможно! — парирует он.
— Демагогией прикрываетесь? — стараюсь, чтобы мой голос звучал как можно более угрожающе. — Вам что, невдомек, что люди Ягоды компрометируют себя не только с точки зрения советских законов? Тут они уверены, и не без оснований, что зампред ОГПУ их прикроет. Они компрометируют себя с точки зрения законов страны пребывания! А тот же Лурье? Он лезет на совершенно не подходящий для сбыта бриллиантов — тем более нелегального! — германский рынок, и при этом сделано все, чтобы на нем самыми крупными буквами было написано «Я из ОГПУ!». Это же готовые крючки для шантажа и вербовки! — Перевожу дух и продолжаю напирать на Артура Христиановича: — Вам что, невдомек, что эти людишки не допущены к каким-либо мало-мальски значимым секретным сведениям? Сами по себе они пешки, но обладающие связями. И откуда тогда их вербовщики будут выдаивать секретную информацию, позвольте вас спросить?! — Махнув рукой, бросаю: — Можете не отвечать. А вот подумать над моими словами — не только как коммунисту, но и в особенности как начальнику КРО — очень советую!