Тонкие губы поджимаются.
А потом дознаватель произносит :
-Молодые девушки в наше время часто считают, что таким образом можно заработать денег. Строят серьезным мужчинам глазки, провоцируют их. Потом же, - она пожимает плечами, - Им кто-то виноват.
С шумом втягиваю воздух.
-Я не знаю, что там считают молодые девушки по вашему мнению. Оно меня не слишком интересует. Я деньги зарабатываю на работе. А то, что сделал со мной тот мужчина - это преступление. И он должен быть наказан.
Она издает какое-то хмыкание.
-Вы можете написать заявление. Мы передадим его в следственный комитет. К вам подъедут его сотрудники.
От того, что сейчас происходит мне тошно. Морально и физически. Но что если я не первая такая? Что если этот урод делает это постоянно? А если его жертвами становятся совсем еще девочки? И все молчат... Глотают это, как горькую пилюлю, боясь за собственные жизни. Нет, я понимаю их страх. Я и сама боюсь. И понимаю, что то, что я делаю сейчас для меня ничем хорошим не кончится. Но... Он должен ответить! Должен!
-Дайте бумагу. Я напишу.
Она выполняет мое требование крайне медленно и неохотно. Я почти желаю ей, чтобы с ней тоже поступили так, как прошлой ночью со мной. Почти. Потому что во мне не столько кровожадности, чтобы пожелать кому-то пройти тот ад, через который прошла я. Чтобы написать заявление, мне приходится задавать ей вопросы, сама она ничего не говорит.
Когда я ставлю подпись, она тянет руку, чтобы забрать листок бумаги.
-Подождите, я сфотографирую то, что написала.
Меня обдает волной злорадства и насмешки. Дескать, фотографируй, дурочка, тебе это ничем не поможет.
Но я все равно делаю фото. То, что она ко мне приходила, зафиксировано. А остальное пусть остается на ее совести. если она у нее есть.
Больше женщина не заполняет никаких бумаг, а наоборот, торопясь, уходит.
Я смеживаю веки и погружаюсь в беспокойный сон, который прерывается приходом врача.
Это мужчина. Он в возрасте. С небольшим животом и сединой на висках. Вот в его взгляде я вижу сострадание. И снова меня посещает желание расплакаться. Но слез нет.
Он приносит из коридора стул и садится рядом с моей кроватью.
-Вот что, матушка, я вам скажу. Что бы ни случилось, жизнь продолжается. А боль... Она не проходит. Она забывается. Так устроена человеческая память. И первое правило любого человека - верить в лучшее.
Он меня не раздражает, даже не смотря на то, что разговор он начал не с медицинской темы. У меня появляется желание выговориться. Выплеснуть всё.
-В лучшее?! - приподнимаю свои перебинтованные запястья, - После такого?
-Эх, матушка. После концентрационных лагерей люди продолжали жить дальше. Любить и верить. Так что...Да, вам нужно верить только в хорошее, тогда вы быстрее поправитесь.
Мне хочется хмыкнуть, но я себя сдерживаю.
-Что со мной? Все очень страшно?
-В физическом плане - не очень. Несколько разрывов во влагалище, небольшое кровотечение, которое остановили еще ночью, гематомы. Запястья, правда, пострадали сильнее. Возможно, останутся рубцы. Но их можно убрать при помощи пластики.
Кто мне будет делать пластику бесплатно? Я с хлеба на воду перебиваюсь. Но вслух этого не говорю.
-А что с... - как же трудно выговорить это! Тем более, мужчине. Чувствую, как заливаюсь краской, - С попой... Там есть разрывы?
Не смею поднять глаз. Как же мучительно стыдно! Будь это Хаитов тысячу раз проклят!
-Не нужно так расстраиваться. Я - врач. И всякое повидал. Нет, там нет ни разрывов, ни трещин.
Какое-то время мы проводим в молчании.
-У меня есть хороший психолог. Я могу попросить ее прийти к вам.
В груди разрастается дыра, Я пока не осознала всего ужаса произошедшего, но пройдет чуть-чуть времени. И я даже не знаю, что со мной будет.
-Да, я... Мне это нужно.
Доктор встает со своего места.
-Как вас зовут? - спрашиваю я.
-Иван Аркадьевич. Решетов. Я ваш лечащий врач.
-Спасибо вам.
Он улыбается. Так тепло. Как папа когда-то. Морщинки собираются в уголках его глаз. После вчерашнего так странно чувствовать доброту. Хоть от кого-то.