:жертва.
Жертва.
Зимой, когда минуют первые, казавшиеся дико свирепыми с непривычки, ранние морозы, и погода, выдохнув и успокоившись, станет женственнее, помягче, и позволит вынуть руки из карманов парки и, без страха снежной пощечины от метели, приподнять голову - где-нибудь после обеда можно и прогуляться. Поглазеть на окружающее. Поучиться рисовать. Заостренные копья и черные, гербовые медальоны ограды, стекающей темно-фиолетовыми ручьями поперек снежного тротуара, усыпанного крупным черным песком поверх серого льда. И каждый твой шаг отзывается мягким поскрипыванием песчинок по льду, как бесконечные рифмы обезумевшего поэта, который ты и есть. На замершие от холода, бесчисленные в хаосе переплетения, исхудавшие ветви боярышника, усыпанные красными шариками ягод. И одну можно взять и попробовать. И ледяная капля скользнет внутрь тебя, а потом во рту появится слабый вкус — маняще сладковатый и успокаивающий. Ищу покой мятущейся душе. Татьяна Николаевна находит успокоение в работе. Это очень странно, учитывая, что работа у нее, на мой взгляд, грустная. Она грамотный ученый. Биолог. И работает в коммерческой клинике, где бесплодные супружеские пары пробуют искусственное зачатие. Работает эмбриологом. У нее в лаборатории, в стеклянном кубе, десятки чашечек Петри с прозрачной, блестящей жидкостью, в которых происходит первичное слияние женских и мужских начал и старт деления организма. Мы познакомились у них в ординаторской, за чаем, а я оказался там вот почему — заглянул к приятелю. Он врач андролог, невероятно толстый, шумный и энергичный, нас, мужиков пользует. Такой вот Валера врач. Татьяна Николаевна произвела на меня очень приятное впечатление — она была улыбчива, постоянно мурлыкала какие-то песенки и вся просто источала добродушие. Мы перекинулись парой фраз, и, хоть мы и не говорили ни о чем таком явно, я, просто через аромат фраз, почувствовал ее какую-то болезненную совестливость. Порядочность. Даже жертвенность. Это привлекало. Это приглашало укусить. И я довольно бестактно спросил, чем же она оправдывает копание в том, что есть промысел Божий. На что она очень просто ответила, что во всех нас течет беспокойный сок райского древа познания, и что наука всегда опережает совесть. А я, как обычно, попав под власть движения фраз, которые у поэтов быстрее ума, уколол ее, сказав, что наука или знание без опыта — просто чепуха, и она сама это знает, и я не удивлюсь, если она, ученый — микробиолог, втихаря выращивает Гомункула у себя в лаборатории. А она засмеялась, сказала, что я желчный фантазер и потом долго, минут десять, рассказывала мне о современной генной инженерии и необходимых условиях жизни человеческого плода. Вот так мы и стали с ней приятелями. Во всяком случае, во мне появилось желание иногда встречаться и покусывать. Дружески. А когда она ушла, Валера сказал мне: - Ты, знаешь, помягче с ней, она у нас и так жизнью замордована. Работает, как дура, одна, вечно допоздна, дома мужика нет, и бесконечная война с дочерью. Кошмар. - Да? А что так? Дочь бандитка? Дерзит, гуляет с мальчиками, кладет ноги на стол? - Дочь малявка, и, как и мать, помешана на справедливости, у них обо всем бесконечные споры до крика. Дочь ее в грош не ставит и считает дурой, а та жертвует для нее всем и только утирается. - Это потому, что у них нет мужчины, - заметил я, - мужчина, дети и справедливость — вот три кита женского мироздания, ради которых они всегда готовы жертвовать. А без одного из китов, мир шаток. Это их, женщин, правило, даже, правило социума - жертвуй, чтобы жить. Тут я спохватился: - Прошу великого пардону, чуть не забыл! Я подошел к своей куртке, висящей в углу на вешалке, вынул из кармана бутылку виски и вернулся к столу Валеры. - Вот, жертвоприношение, врач. Он хмыкнул и убрал виски в стол. - Ну, рассказывай, с чем пожаловал, - закончил он разговор о женщинах, китах и жертвах. Я принял важный вид, соответствующий предстоящей теме, и поведал приятелю врачу о понятном беспокойстве взрослого мужчины по поводу того-сего. На что мне с академической уверенностью было отвечено, что то-се требует наблюдения. И неусыпного контроля. Но без фанатизма! Разговор наш потек вокруг того, что, возможно, не интересно широкой аудитории — Валера излагал научные факты, а я прилежно внимал. Поведано было о многом. О вреде лишней в вопросах здоровья художественной фантазии, и о вреде жареной до хруста курочки, чрезмерном увлечении напитками из перебродившего винограда, и об опасности экспериментов с какими-то флавоноидами, усиливающими кровоток в малом тазу. При этом было чуть ли не выкрикнуто: - Не шути с природой! Природа — женщина и не терпит горделивой пошлости! Природа не терпит пауз и застоя! Не покушайся быть в любви деревянным богом, не знающим меру и время — все искусственные паузы ведут к застою, а застой к гангрене и ампутации. Это было жутко даже представить. Вот в этом и ценность разговоров с образованным товарищем — начинаешь, был одним, а заканчиваешь, совсем другой человек. Одухотворенней, что ли. Без лишней дури в голове. Из всего сказанного, впрочем, я уяснил лишь одно – курочку полезнее запекать, а не жарить. Я уже собирался уходить, и тут в ординаторскую вернулась Татьяна Николаевна. Она прошла к своему столу и стала что-то читать на мониторе. - Представляешь, - обратилась она к Валере, - не могу найти фирму, чтобы наклеить обои на кухне. Там всего один рулон, и фирмам это неинтересно. А сама боюсь. - А ты вон его попроси, - ответил Валера и кивнул в мою сторону, - они, художники, все что угодно наклеят. - А вы художник? - обратилась она ко мне. - Ну да, - медленно ответил я, обдумывая свое новое, неожиданное качество. - И вы умеете клеить обои? - Разумеется, раз я художник. Мне начинало нравиться быть художником. Это давало ощущение превосходства человека творческого над серой наукой. - Ох, - сказала Татьяна Николаевна, - я заплачу, только наклейте мне этот несчастный рулон. - Когда же? - спросил я с небрежностью мэтра, которого просят показать приемчик. «Вот так, неожиданно, всплывают киты, госпожа эмбриолог», - вертелось в голове лукавое. Любопытство мужчины всегда сильнее разума, и я был готов стать его жертвой. - Можно в субботу? Мы с дочкой все приготовим, снимем шкафчики. И мы договорились на субботу.