Затем по ее щекам провели грубым тюремным полотенцем, а чьи-то руки мягко опустили Деб голову.
— Ничего, милая, ничего. Поплачь, — сказал голос Джилл. — Ты не виновата, что Мэнди умерла. Мы все это знали. А теперь еще и надзиратели знают. Они, наверное, ничего не скажут и извиняться не станут, но главное, что они знают.
Деб уткнулась лицом в плечо Джилл и немного успокоилась в ее крепких, дружеских объятиях. В последний раз Дебору так обнимала мама. Тогда маленькая Деб упала с велосипеда, ободрав себе кожу на обеих коленках и подбородке, а Корделия над ней смеялась.
— Ничего, милая, ничего. Поплачь.
Через какое-то время Джилл отпустила ее, отдала полотенце и сказала, что собирается пойти заварить чаю, и почему бы Деб не присоединиться к ним, когда она закончит писать свое письмо.
Дебора, всхлипнув, кивнула и быстро написала название всех блюд и напитков, которые подавала отцу в день его смерти. Вложив список в конверт, она написала на нем адрес Триш Магуайр, а затем вышла из камеры и присоединилась к общей компании заключенных.
Все они были гораздо добрее к ней, чем прежде, и даже рассказывали о том, как оказались в тюрьме и почему совершали свои преступления. В первый раз Деб начала рассказывать о своем отце, а начав, не могла остановиться, хотя ей самой казалось, что она говорит уже несколько часов.
— Поэтому мне пришлось смириться не только с тем, что я никогда не стану хорошей в папиных глазах, но и с тем, что из-за меня обостряются все его болезни.
Дебора прикрыла глаза, словно от этого могли исчезнуть воспоминания о лице отца, о его боли и презрении к ней.
— Все болезни, — повторила она. — И аллергия, и язва.
— Как так?
Вопрос задала Джилл, которая часто озвучивала то, что хотели, но не решались спросить остальные.
— Когда я приезжала к ним, отцу почти всегда делалось хуже. Ни из-за сестры, ни из-за мамы такого не происходило. Только из-за меня. Стоило мне переступить порог дома, как у отца схватывало живот или начинался ужасный зуд.
«Интересно, он ненавидел меня зато, что это происходило, или это происходило из-за того, что он меня ненавидел?» — спросила себя Деб, забыв на секунду об остальных женщинах. Их лица слились перед ее глазами в бесформенную розоватую массу. Дебора слышала, как они разговаривают, но голоса в ее собственной голове звучали громче.
«Ну почему все люди, которых ты любишь, презирают и ненавидят тебя? Что же в тебе такого ужасного? Ты никогда не заслуживала того, чтобы находиться с такими людьми, как Малкольм и твой отец. Почему ты не могла признаться себе в этом? Зачем навязывалась тем, кто не выносил одного твоего присутствия?»
И наконец, как обвинительное заключение: «Ты разрушила их жизни и жизни Адама и Кейт. Тебе не следовало выходить замуж за Адама. Ты сделала это, чтобы у Кейт был отец, когда Малкольм тебя бросил. Ты обманывала Адама. Ты никогда его не любила. Ты родила ему сыновей и Милли, чтобы искупить свою вину, но и их никогда не любила по-настоящему. Всю свою жизнь ты думала только об отце и Малкольме. Ни тот, ни другой тебя не любили и теперь уже никогда не полюбят. Ты никогда не станешь хорошей. Тебя никто и никогда не будет любить. Поэтому ты и очутилась здесь. Именно поэтому ты в тюрьме и никогда отсюда не выйдешь. Ты не заслужила нормальной жизни».
Розоватая масса перед глазами Деб шевельнулась и отвлекла ее от невеселых мыслей. Она поняла, что другие женщины пристально на нее смотрят. Деб почудилось, будто все они отделены от нее стеной из толстого стекла. Все тепло, которое она чувствовала раньше, исчезло. Ночные кошмары вернулись, расталкивая друг друга, словно жирные черви на гниющем трупе. И с каждой секундой их становилось все больше и больше.
Может, в ту ночь у нее случилось помрачение рассудка и она накормила отца какими-то лишними таблетками, надела ему на голову полиэтиленовый пакет, а затем обо всем забыла? Что, если она встала с кровати, как лунатик, и совершила преступление во сне? Может, история с пакетом и вставными зубами произошла только в ее воображении? Вдруг она просто-напросто сошла с ума? И была именно такой злой, как говорила Корделия. И неприятной. Неприятной и несчастной.
— Сержант?
Каролина Лайалт подняла голову и увидела, что из коридора в ее кабинет заглядывает Стив Оулер. Он выглядел до неприличия жизнерадостным в узких черных джинсах и темно-красной футболке. От такого цвета Каролине стало еще жарче. У Стива лицо сияло от радости, а у нее было хмурым, как туча. Каролина подумала, что вряд ли наступит такое время, когда во всех полицейских участках поставят кондиционеры.