— Вполне вероятно, хотя такое случается редко. Как правило, с пожилыми людьми. В аптеках фармацевты обычно отслеживают такие вещи. К сожалению, в вашем случае лекарство выдавали в самой клинике, а медсестре, наверное, и в голову бы не пришло усомниться в предписании доктора. Если врач спешил и находился под эмоциональным давлением — а, судя по материалам дела, именно так и было, — он мог не заметить, что прописывает плохо сочетаемые препараты.
— Это же возмутительно! — Триш чуть ли не выплюнула последнее слово.
Она хотела, чтобы доктор Фоскатт на всю оставшуюся жизнь отправился в такую же крохотную камеру, как у Деб, и круглые сутки находился в том мучительном, нескончаемом шуме, в каком сейчас обитала она.
— У всех лекарств есть побочные эффекты, — примиряющим тоном проговорил доктор Бридж. — Врачам всегда приходится искать золотую середину между эффективной помощью пациенту и возможным вредом, который могут причинить лекарства.
— Так не должно случаться.
— Вам, наверное, и самой случалось принимать какие-нибудь антибиотики, а потом страдать из-за них от молочницы.
Действительно, так оно и было, но Триш это нисколько не успокоило. Она решила, что в следующий раз обратится к врачу только в случае самой крайней необходимости, не меньше.
— Ладно, Майк, мне пора идти. До свидания.
Триш положила телефонную трубку с очень странным чувством. От злости у нее кружилась голова и подкашивались колени. Ей показалось, что она вот-вот потеряет равновесие и упадет. В первый раз, с тех пор как она занялась этим делом, ей стало жаль старого мистера Уотлама.
— Триш! — крикнул из кухни Джордж. — У меня все готово.
— Отлично. Уже иду.
Она потрясла головой, чтобы прийти в чувство, и взяла домашнюю футболку и леггинсы. Через пару минут, слегка пошатываясь, Триш уже спускалась по витой лестнице на первый этаж.
Джордж поднял голову. Он занимался тем, что выкладывал на тарелки очень красивый на вид салат. Кроме него, на тарелках уже лежали кусочки жареной баранины и картофель фри, украшенный какой-то зеленью. Триш втянула воздух носом и почувствовала аромат розмарина.
— С тобой все в порядке? — спросил Джордж. — Такое чувство, что ты в шоке.
— Правильное у тебя чувство. К счастью, это очень неплохой шок. В деле Деб Гибберт наметился прогресс.
— Слава Богу.
Слова Джорджа прозвучали так мрачно, что Триш удивленно подняла брови и спросила:
— Что случилось?
— Ничего. Простоя подумал, как будет здорово, когда все закончится. Я имею в виду фильм Анны Грейлинг. Тогда я наконец получу тебя обратно.
— О Джордж…
Триш почувствовала нестерпимый укол совести. Наверное, все эти сложные блюда, которые он готовил последнее время, предназначались для того, чтобы привлечь ее внимание. Джордж пытался сказать ей о своих чувствах. Кроме того, последнее время он чаще обычного ужинал где-то вне дома. Триш только сейчас сообразила, что это значило.
— Я совсем не обращала на тебя внимания, да?
— Ну, не то чтобы совсем, — ответил Джордж тоном, который подразумевал, что «да, не обращала».
— Прости меня.
Было бы чересчур грубо сразу закидывать Джорджа вопросами о его собственных делах, но мало-помалу Триш перевела беседу в нужное русло. У Джорджа на лице расплылась его старая жизнерадостная улыбка. Он разгадал маневры Триш, однако в этом не было ничего страшного. Он снова улыбался. Остальное не имело значения.
Доктор Фоскатт повернул голову на колючей полушке — посмотрел, спит Молли или нет. Ее рот был приоткрыт, и она вдыхала и выдыхала воздух довольно шумно, хотя и размеренно. Доктор подумал, что надо проверить все прямо сейчас, безотлагательно. Он откинул простыню, которая закрывала их обоих, и, выбравшись из кровати, снова взглянул на Молли. Она продолжала спокойно спать. Наблюдая за ней, доктор покрепче завязал пояс на пижамной куртке. На брюках не застегивалась ширинка, поэтому их пришлось повернуть так, чтобы она не раскрывалась.
В лунном свете, который казался обманчиво холодным, Молли выглядела лет на двадцать моложе, чем при дневном. Жалко, что он ее не разбудил. Она сумела бы сделать его положение не таким ужасным. Однако ей требовалось выспаться. Он не имеет права беспокоить Молли до того, пока сам во всем не удостоверится. Да и потом неизвестно, стоит ей рассказывать правду или лучше промолчать.
Всякий раз, когда доктор думал о Уотламах и их дочери, его желудок сжимался так, словно он срывается и падает в пропасть. Так больше не могло продолжаться. Неуверенность мучила его, как жестокая агония. Страдали его пациенты. О Господи! Его пациенты.