— Я думала, что мы договорились — никаких розовых очков, — сказала Марчелла, появляясь у нее за спиной.
— Марчелла! — вскочила на ноги Эми, заключая подругу в объятия. — Боже мой, я так без тебя скучала! Познакомься, Рамон Рамирес, а это моя близкая подруга Марчелла Уинтон. Как твои дела, замечательно? Умереть от счастья? — спросила Эми, широко раскрыв глаза от любопытства.
— Все было просто восхитительно, пока я не получила вот это!
Марчелла протянула Эми послание. Эми взглянула на записку.
— Может быть, он просто хочет спросить, где лежат его чистые носки? — сказала она.
Казалось, что время до двух часов тянулось целую вечность. Марчелла заполнила его тем, что описала Дею, как она втирала масло в плоды инжира, рассказала про маленькую сгорбленную старушенцию и сырую кровать. Эми слушала ее с присущим ей остекленевшим выражением глаз, словно Марчелла рассказывала ей о жизни на Луне.
— Он водил тебя в приличные рестораны? Ночные клубы? — спросила она.
Марчелла отрицательно покачала головой:
— Мы проводили время у него дома и ходили в небольшие ресторанчики, где подают майорканские блюда. Очень приятные и простые…
Эми пожала плечами.
— Да, он настоящая находка, — произнесла она наконец.
Она продолжала вопросительно глядеть на Марчеллу, немой вопрос застыл на ее лице. Марчелла старалась не рассмеяться. Она знала, что Эми не терпелось узнать про секс, но она никак не могла заставить себя прямо спросить об этом. Если она спросит, то Марчелла много не расскажет. Ей нравилось, когда Санти сжимал ее в своих объятиях, нравились его поцелуи, нравилось заниматься с ним любовью. Но после самого первого мгновения, когда все было восхитительным, в ней возникло некое подобие барьера — в ней самой, — лишая ее последнего наивысшего наслаждения, жестоко удерживая ее на некотором, но недосягаемом расстоянии, от полного удовлетворения. Она решила скрыться от вопросительного взгляда Эми и отправилась в номер взять кое-что из вещей. Она была слишком напугана тем, что происходило у нее внутри, чтобы высказать Эми свои опасения, что ее визиты в клуб «Партнеры» уничтожили в ней способность получать удовлетворение от секса, сопровождаемого любовью.
Марчелла стояла на балконе своего номера и смотрела вниз на бухту Пальмы, такую голубую и чистую в лучах полуденного солнца. Под лучами сияющего солнца ее опасения казались преувеличенными и странными.
В два часа телефонистка отеля соединила ее с Нью-Йорком.
— Мам? — сквозь треск раздался в телефонной трубке голос Марка. — Надеюсь, не помешал тебе отдыхать? Как ты там, весело?
— Здесь как в раю, Марк! — воскликнула она. — Мне хочется, чтобы ты тоже взглянул на эту красоту! Мы посещали монастырь, в котором Шопен сочинил несколько своих произведений. Там до сих пор стоит пианино, за которым он писал, и ощущается его присутствие!
— Здорово! Мне хотелось бы быть там с вами. Передай от меня привет Эми.
— Хорошо, обязательно передам. У тебя все в порядке, дорогой? — спросила она. — Почему ты позвонил? Поинтересоваться, как у меня дела?
— Нет, я хотел сообщить тебе новость, — сказал он. — Она тебе не понравится, но постарайся порадоваться за меня. Со следующей недели я буду замещать Кола в выступлениях в «Карлайле»! Кол организовал прослушивание, и мое исполнение понравилось! Это не надолго, всего на две недели, пока он отвезет свою мать в Палм-Спрингс. Мне не хотелось, чтобы ты считала, что я прокрутил это у тебя за спиной, потому что…
— Ну что ты, это замечательно, Марк.
Если она поймет его, возможно, он поймет ее в отношении Санти. Затем она невольно подумала, почему в ней жило ощущение необходимости оправдывать Санти.
— Я выступаю через три дня после твоего возвращения домой! — сказал Марк. — Соня пообещала пригласить на концерт своих знакомых из мира моды, и я подумал, что вы с Эми могли бы пригласить кого-нибудь из литераторов. Так, чтобы поаплодировали и крикнули «браво!» и «бис!».
— Разумеется! — воскликнула Марчелла, тем временем как сердце ее упало, от осознания невозможности продлить здесь свое пребывание.
— Я попрошу Эми прямо отсюда позвонить Норману Мэйлеру! Ты очень волнуешься, дорогой?
— Да, я просто парализован! — рассмеялся Марк. — Может быть, это поможет мне преодолеть страх перед выступлением?
— Не могу представить тебя в белом галстуке и во фраке, исполняющим Гершвина, Марк, но ни за что на свете я не пропущу твоего представления, — заверила его Марчелла.
Попрощавшись с сыном и повесив телефонную трубку, она ощутила чувство вины.
Несколько последних дней она провела с Санти, находясь на самом краю высочайшего наслаждения. Они практически не обсуждали будущего. Когда же они о нем говорили, то словно подразумевалось, что всю жизнь они проведут вместе.
Он согласился изменить распорядок своих дел так, чтобы через три недели приехать в Нью-Йорк. Там они что-нибудь придумают. Марчелла представила, как проведет лето в Дее, работая над новой книгой. Санти вернется вместе с ней в Нью-Йорк осенью, затем они будут курсировать между Европой и Нью-Йорком так же, как, по ее мнению, курсировали многие.
Последние две ночи они провели в его городской квартире. Она наблюдала, как каждое утро он выходил на балкон проверить свои растения или осмотреть новые листья, затем шел готовить кофе или же сбегал вниз принести из булочной свежих пирожных. На всем, чем он занимался, лежал отпечаток изящности. Она смотрела на него, словно он был танцором или котом, наслаждаясь легкостью его движений. Ей нравилось, как он бросался под холодный душ в жаркую погоду, затем, как пес, тряс мокрой головой, двумя пальцами забрасывая назад свои иссиня-черные волосы, вызывая у нее смех, поскольку он походил на Рудольфа Валентино в течение тех минут, пока сохли его волосы.
Она листала его обширные коллекции музыкальных альбомов, обрадовавшись, найдя такой же, какой был у нее в юности. У него были записи японской и индийской музыки. Множество романов на полках свидетельствовали о его вкусе к серьезным писателям Запада, чьи имена даже не были ей известны. Находясь рядом с Санти, она поражалась его спокойствию, неторопливой размеренности во всем, чем бы он ни занимался: накрывал ли на стол или одевался к выходу в город.