— Не шевелитесь, — сказал он. — У вас вывих щиколотки и глубоко срезан волосяной покров.
Я еще не заметил, что голова у меня перевязана. Выражение моего лица обмануло его, и он добавил:
— Нет, ее не нашли и никогда уже не найдут. Это невозможно…
Ко мне тут же вернулось хладнокровие. Я опасался взрыва, вспышки гнева, дикой сцены. Мне же пришлось иметь дело с человеком, владевшим собой и тщательно скрывавшим свои чувства. Только голос выдавал его. Я, как мог, объяснил ему, что произошло. Он кивнул. Конечно, он узнавал во всем этом легкомыслие и неосторожность своей жены.
— Я никак не ожидал ничего подобного, — добавил я, — даже не сразу сообразил, что случилось.
— Вода в озере очень холодная, — заметил он. — Жена умела плавать, но, вероятно, у нее тут же произошло кровоизлияние. К тому же, возможно, она была ранена.
Он вздохнул.
— Это я настоял, чтобы она приехала сюда, — сказал он наконец, — следовательно, сам виноват во всем… Ее еще будут искать, но надежды нет никакой. Завтра вы понадобитесь следователю. Спокойной ночи, господин Брюлен, постарайтесь уснуть.
И я уснул — настолько я был измучен, ошарашен, подавлен, и вместе с тем я испытывал странное облегчение. На следующий день я смог подняться. Нога еще побаливала, но не слишком распухла. В голове немного шумело. Разбирательство было недолгим. Я изложил свою версию событий афганцу, чья должность, видимо, соответствовала нашему комиссару полиции. Затем я составил письменные показания, и они были приобщены к делу вместе с показаниями часовых — свидетелей происшествия. Я перевел просьбу Жаллю, просившего власти не предавать дело огласке. Учитывая обстоятельства, он предпочел не давать пищу кривотолкам. Все произошло именно так, как предполагала Клер. Молчание полиции давало ей возможность скрыться. К вечеру у меня исчезли последние сомнения. Клер добилась своего. Ее смерть была признана официально.
Я провел в санчасти еще несколько дней, не зная толком, что мне делать дальше. Жаллю дважды навестил меня из вежливости. Я чувствовал, что он делает это через силу. Должно быть, он меня ненавидел, но виду не показывал. Когда я сказал ему, что думаю вернуться во Францию, он ответил просто:
— Я тоже считаю, что так будет лучше.
И я получил отставку. После этого я постарался собраться поскорее. Перед самым отъездом хотел было попрощаться с ним, но слуга сказал, что его нет дома. Меня ждал служебный грузовик. В последний раз я окинул взглядом плотину — его плотину, — окутанный паром водосброс, пустынную долину… Что ждет меня впереди? Я уселся в кабину рядом с шофером.
Жаллю стоял на том самом месте, где «лендровер» свалился в озеро. Он пристально смотрел на воду. Когда позади него проехал наш грузовик, он даже не обернулся.
Глубокая радость охватила меня по возвращении в Париж. Люди разъезжались на каникулы, город пустел, а у меня словно заново открылись глаза, впервые забилось сердце. Помню, несколько дней подряд я, словно восхищенный провинциал, без устали бродил по городу, любуясь тысячекратно виденным, облокачиваясь на парапеты мостов, ласково поглаживая старые камни. Длинные проспекты, уходившие в небесную синеву, приводили меня на любовные свидания с самим собой, а затем — к воспоминаниям, от которых я уже не мог избавиться. Ману! Раз она все знала о супругах Жаллю, то должна была знать и об отъезде Клер в Афганистан, а следовательно, о том, что я обнаружил подлог. Отныне она постарается не попадаться мне на глаза. Нечего и надеяться на встречу с ней. Возможно, ее нет в Париже. Однако сердиться на нее я не мог. Она пыталась меня обмануть, зато я стал любовником Клер. То, что сделал я, было куда хуже! Когда она узнает, что Клер была моей любовницей — а она наверняка это узнает, — я буду в ее глазах достоин презрения. И у меня не было никакой возможности заставить ее меня выслушать.
Радость возвращения уже померкла. Былые сомнения вновь овладели мной. Ведь на самом деле я ничего не знал наверняка. От кого Ману может узнать, что Клер была моей любовницей? Кто ей об этом скажет? Ведь не сама же Клер? Значит… Я не мог не видеть, к чему ведут все эти бесплодные рассуждения. И все-таки я еще боролся с собой. Глупо цепляться за прошлое. В конце концов, пусть Ману думает обо мне все, что ей угодно. Я свободен и ни перед кем не обязан отчитываться. Даже перед Клер. Бедная Клер! Верно, она сейчас в Лондоне и томится в ожидании… Но мне больше не хотелось ее видеть. Скажи мне кто-нибудь, что у меня перед ней есть определенные обязательства, я был бы искренне удивлен. Я мог думать только о Ману. И в один прекрасный вечер вдруг осознал, что борьба окончена и мое поражение было предрешено. Ману осталась победительницей. Я написал ей письмо в том самом ресторанчике, где мы когда-то завтракали вместе. Всего несколько торопливых строк: